23. Шиппманн Генрих Генрихович (Schippman Heinrich). 1916 г. р. Воспоминания бывшего немецкого солдата о плене в Рязанской области СССР. 1943-1945 гг.

Мой путь в рязанский плен
В общей сложности в течение Второй Мировой войны в плен попало 11 094 000 немецких солдат, среди них - 4 миллиона капитулянтов, которые, однако, начиная с лета 1945 года были освобождены из больших сборных лагерей в Европе, так как требовались рабочие руки для восстановления Германии, оккупированной четырьмя державами (СССР, США, Великобритания, Франция). Среди одиннадцати миллионов немецких военнопленных учтены только те, кто официально находился в плену в качестве военнослужащих германского вермахта (включая женщин) или в качестве солдат. Однако, среди 11 миллионов лиц не учтены так называемые военнослужащие "Фольксштурма”, которых через несколько дней после взятия в плен отправляли домой без официальной регистрации [далеко не всегда их отпускали]. Следует принять во внимание, что сначала брались в плен, хотя и преимущественно, но не исключительно, только солдаты вермахта или военнослужащие отрядов СС; но и обслуживающий персонал ВВС, члены "Фольксштурма" или полувоенных союзов (организация "Тодт", "Служба труда’ Рейха” и т.д.). Среди них были не только мужчины, но и женщины, и не только немцы, но и так называемые "фольксдойче" и "чужеродцы” - хорваты, сербы, казаки, северо- и западно европейцы, которые каким-либо образом воевали на стороне германского вермахта или причислялись к нему. Кроме того, при оккупации Германии в 1945 году арестовывался всякий, кто носил форму, даже если речь шла о начальнике железнодорожного вокзала. СССР в течение Второй Мировой войны и после капитуляции Германского Рейха в общей сложности было взято в плен свыше З миллионов (3 155 000) немецких солдат (мужчин и женщин). Из них, на основании различных договоров, 70 000 человек были переданы для отбывания заключения Польше и 25. 000 - Чехословакии, где они привлекались к восстановительным и иным работам. В отличие от западных держав (США, Англия, Франция) Советский. Союз брал в плен немецких солдат в больших количествах с самого начала германского нападения на СССР в 1941 году, но до 1943 года (битвы под Сталинградом) число пленных не превышало 100 000. Лишь в конце 1943 года число немецких военнопленных в СССР возросло до 200 000, а в середине 1944 года подскочило до 560 000. Это количество увеличилось в первые три месяца 1945 года – то есть еще до капитуляции Германского Рейха 0150 примерно до миллиона. Летом 1945 года число немецких военнопленных в Советском Союзе превышало 2 миллиона (2 040 744). Следующая таблица показывает общую динамику количества немецких военнопленных в Советском Союзе в период с начала 1943 по конец 1948 года.
---------
ЧИСЛО НЕМЕЦКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ С 1943 по 1948 гг.:
---------
1943 1-й квартал: 167371
1943 2-й квартал: 156315
1943 3-й квартал: 192494
1943 4-й квартал: 197355
---------
1944 1-й квартал 238488
1944 2-й квартал 373372
1944 З-й квартал 557274
1944 4-й квартал 559142
---------
1945 1-й квартал 1067640
1945 2-й квартал 2040744
1945 3-й квартал 1862258
1945 4-й квартал 1448724
---------
1946 1-й квартал 1319733
1946 2-й квартал 1261576
1946 3-й квартал 1131979
1946 4-й квартал 1072808
---------
1947 1-й квартал 1020805
1947 2-й квартал 968323
1947 3-й квартал 896649
1947 4-й квартал 841649
---------
1948 1-й квартал 760556
1948 2-й квартал 616296
1948 3-й квартал 554629
1948 4-й квартал 501855
---------
Цифры для периода до 1943 года опущены, так как они не превышали 100 000. Данные базируются на картотеке поисковой службы Немецкого Красного Креста, на результатах работы Научной комиссии по немецкой истории военнопленных под руководством проф. Машке (г. Мюнхен), на исследованиях "Народного союза немецкой заботы о военных кладбищах", на статистике Управления военно-исторических исследований бундесвера (г. Фрайбург) и на данных серьезных источников информации из Советского Союза).
Более трех миллионов немецких военнопленных, которые попали в руки СССР в ходе Второй Мировой войны, были распределены примерно по 3000 лагерей в Советском Союзе. Цепь лагерей простиралась от Полярного Круга до крайнего юга Советского Союза, от Украины до Сибири. Расстояние между некоторыми лагерями и германской границей составляло 2000 километров, а другие были удалены от Германии более чем на 6000 километров. Уже поэтому побег из лагеря военнопленных был совершенно бессмысленным, даже если было бы возможно покинуть лагерь. По решению Московской конференции министров иностранных дел от 23.04.1947 года немецкие военнопленные, находившиеся в СССР, должны были быть освобождены до 31.12.1948 года, однако последние вернулись лишь в 1950 году.  Те немецкие солдаты, которые по различным причинам были приговорены в СССР к более длительному отбыванию наказания, возвратились назад только в 1951-1956 годах. Всего таких было 28000. Последняя партия немецких военнопленных (около 10000) вернулась лишь после визита в Москву тогдашнего германского федерального канцлера Аденауэра в 1955 году и после установления дипломатических отношений между Федеративной Республикой Германии и СССР в период между октябрем 1955 и январем 1956 гг. По сегодняшней. информации, имеющейся в Германии, из 3155000 военнопленных в Советском Союзе 1094250 человек не пережили плен. То есть, в СССР произошло более 1 миллиона случаев смерти пленных. В то время как в США это число не превышало 10000, хотя американцы взяли в плен 3,8 миллиона немецких солдат. Это сравнение не является упреком или стремлением свести счеты, так как мы, немцы, не имеем на это права, но факт есть факт. Немецкие солдаты напали на Советский Союз и убили, по немецким данным, 13.6 миллиона солдат и свыше 7 миллионов мирных жителей. Кроме того, экономическое положение советских граждан еще и перед войной, а тем более вследствие развязанной немцами войны, было гораздо хуже, чем в США, где снабжение питанием собственных граждан и взятых в плен чужих солдат во время и после Второй мировой войны не представляло собой серьезной проблемы. Напротив - американцы могли снабжать оружием и продовольствием во время войны своих союзников, а после войны даже население своих бывших противников, таких, как Германия и Италия. Как бы то ни было, справедливым остается утверждение, что требовалось большое везение, благоприятные условия и человечные "враги”, чтобы, будучи немецким военнопленным в Советском Союзе, выжить и вернуться невредимым домой в Германию.
Об этом я и хочу сейчас рассказать – о моем пребывании в качестве военнопленного в Рязани.
Военная служба в мирное время (с 1937 по 1939 гг.) и во время Второй Мировой войны (1939-1945 гг.) отняла у моей жизни в общей сложности восемь лет. Похожая ситуация была у моего отца, который в момент моего рождения в 1916 году как раз был солдатом во Франции, участвуя в Первой мировой войне. С первого же дня Второй Мировой войны я вынужден был принимать в ней участие, так как после окончания моей обязательной службы в августе 1939 года не был уволен из армии, а сразу же был отправлен в Верхнюю Силезию для участия в походе на Польшу. В 1940 году я был послан на Западный фронт для участия в сражениях сначала в Голландии, затем в Бельгии и, наконец, во Франции. К началу наступления на Советский Союз в июне 1941 года меня послали из Франции на Восточный фронт в 602-й транспортный полк группы армий "Центр" под командованием генерал-фельдмаршала фон Бока, которому были также подчинены две танковые группировки (Хота и Гудериана). Нашей задачей было снабжение танковой дивизии Хота. Целью группы армии Центр было сначала продвижение в направлении Москвы вдоль дороги Брест-Литовск, Минск, Орша, Смоленск, Москва. Но, как известно, до Москвы мы так никогда и не дошли. Самое глубокое продвижение с 3-ей танковой группой под командованием Хота привело нас к Вязьме, где при окружении города в плен были взяты 600.000 солдат Красной Армии. Однако, это было в конце октября, и продвижение немецкого вермахта остановилось. Причин этому было четыре: наступала зима со слякотью и снегом, немецкие войска устали, вместо ожидаемых 200 советских дивизий против нас стояли 360, и в начале декабря Жуков начал решающее для дальнейшего хода войны контрнаступление. Я сам вскоре после этого был направлен в группу армий "Юг", где мы в течение 1942 года продвигались через Днепропетровск и Запорожье к Днепру вплоть до Миллерово. Я был командиром группы связи и выполнял также снабженческие задачи. Когда между ноябрем 1942 и февралем 1943 года происходила битва за Сталинград, я со своим подразделением находился между Донцом и Доном, но, по счастью, не непосредственно в районе Сталинграда. Однако, и мы попали в котел и смогли выбраться только в последний момент. Весной 1943 года мы прошли полное переформирование в Южной Франции. Я попал в танковую гренадерскую дивизию "Фельдхеррнхалле" под командованием генерал-майора фон Штайнкеллера, укомплектованную элитными солдатами, приданную сначала 16-й армии группы армий "Север", затем 34-му танковому корпусу 4-й армии группы армии "Центр". Уже при наших действиях в группе армий "Север" на Нарвском фронте мы понесли большие потери и потеряли боевой дух, однако когда мы были переброшены для освежения в 4-ю армию в район Могилева, нас ожидала военная катастрофа. Когда солдаты 2-го Белорусского фронта вошли в этот город с северной и южной стороны в ходе крупного наступления, наша дивизия действовала в районе ведущей на Чауссы узкоколейки. Но так как советские войска уже продвинулись на запад справа и слева от Могилева, нас через два дня отозвали назад с приказом очистить дорогу на Минск. Выполнить это не удалось. Еще до того, как мы подошли к Березине, на забитом многочисленными автомобилями участке дороги, ведущем на северо-запад, мы понесли большие потери из-за продолжавшихся налетов советских штурмовиков. Нам пришлось взорвать наши орудия и тяжелое вооружение, так как не было больше горючего для тягачей. Особенно сильные потери понесло 2-е подразделение танкового полка, которое использовалось для охраны Березины. На маленьких автомобилях и пешком остатки нашей дивизии 5-го июля добрались до района юго-восточнее Минска. Поскольку мы были полностью окружены красноармейцами и постоянно подвергались нападениям партизан, то полки нашей хваленой дивизии разбились, в полном отчаянии, на небольшие группы, пытавшиеся с непрерывными боями пробиваться через леса и зерновые поля на запад, что многим, однако, не удалось... Я тоже блуждал, полностью оторванный от своей части, где-то восточнее Минска, пока не был взят в плен.
С этого момента начался 27-месячный период моего русского плена. Вместе с другими военнопленными я был посажен в товарный поезд и куда-то отправлен. Мы не знали, куда мы едем и опасались, что в Сибирь. Дорога в товарном поезде длилась более двух недель. Жизнь в закрытых вагонах в условиях русского лета 1943 года была полна лишений. Снабжение водой и пищей было крайне скудным, гигиенические условия тоже были безрадостными. С другой стороны, это было все же не так плохо, как в поездах, перевозивших в большом количестве немецких солдат зимой 1943 года после битвы под Сталинградом.
Поезд привез нас в город Рязань, как мы узнали через несколько дней. Собственно говоря, сначала никто из нас, пленных, не знал, куда мы попали, так как наш лагерь, состоящий из бараков, находился примерно в 10-12 км от центра города. Об этом мы услышали в лагере позже от других пленных.
В том Рязанском лагере военнопленных находились примерно 1500-2000 солдат, они размещались в длинных деревянных бараках, стоящих на вытянутой территории (и наш лагерь пленных был не единственным в Рязанском регионе). Сколько солдат здесь на самом деле было в плену, я, конечно, не знал с точностью, я могу только приблизительно оценить и предположить, исходя из воспоминаний, что это было около 1500 или 2000 человек. Как и мы из-под Минска, также и многие другие немецкие военнопленные прибыли в лагерь уже истощенными, изголодавшимися и часто смертельно больными. Пятилетняя война, сопровождающееся поражениями отступление наших войск в 1943-м и в первой половине 1944-го года, а также тяжесть транспортировки в рязанский лагерь всех нас физически ослабили. Теперь нужно было привыкать к условиям плена в строго охраняемых русских бараках. К этому мы за время нашей военной службы практически не были подготовлены. Поэтому процесс привыкания представлял собой для большинства из нас громадную проблему, приводившую к странным, удивительным и отталкивающим проявлениям. Конечно, для многих были в этой борьбе за выживание и затрагивающие саму человеческую сущность события, которые оказали глубокое воздействие на нас, выживших. В рязанском лагере мы были размещены в битком набитых примитивных деревянных бараках. В каждый барак были втиснуты по 200, 300, вплоть до 600 человек. Отдельному солдату принадлежало только узкое место на метровых нарах, состоящих из двух этажей. Спальные места зачастую были даже не покрыты соломой, а просто сколочены из сырого дерева. Чаще всего для сна в распоряжении была только полоска шириной 30 см, так что ночью приходилось лежать на боку в плотном контакте с товарищами. Тот, кому нужно было ночью отлучиться, после с трудом отыскивал щель для сна, потому что за время его похода в уборную пространство между спящими смыкалось. Еще большей была проблема для тех товарищей, которым приходилось спать на верхнем ярусе нар. Невероятная теснота способствовала, ко всему, и распространению заразных заболеваний, от которых - как и от нехватки питания - умерло немало пленных.
В лагере сформировался новых порядок, новая иерархия из русских надзирателей, их румынских помощников, а также некоторых немецких солдат, которых нужно было остерегаться. И к этому новому правовому порядку и иерархии власти мы не были подготовлены, так что на первом этапе нашего плена мы вели себя очень осторожно и неуверенно. Сначала надо было проверить, кому можно доверять, а кому нет. Нужно было сперва разузнать, кто из русских или румынских надзирателей был просто враждебно настроен, а кто испытывал настоящую ненависть к нам, немцам. Приходилось проявлять осторожность и во взаимоотношениях с другими пленными. Были среди них и доносчики, воры, эгоисты, негодяи. Были и настоящие товарищи, и герои. При этом мы никогда точно не могли понять, как происходят некоторые перемены в заключенных. Так, порой храбрый прежде солдат почему-то превращался в лагере в отвратительного человека, а плаксивый раньше пехотинец – в замечательного товарища, который отдавал свой хлеб, свой суп или свой табак, если другому это было крайне необходимо для выживания.
Вообще, голод был главенствующим мучением лагерной жизни. Не плен сам по себе, не колючая проволока, не работа, не теснота, не жара или холод были тем, от чего мы больше всего страдали. Это был голод. Было слишком мало хлеба, слишком мало жира, очень мало мяса и белка, очень жидкие супы и слишком мало картофеля. А то немногое, что мы получали, отличалось непревзойденной монотонностью и однообразием. Хлеб был сильно ограничен и невкусен. После уборки капусты многие недели подряд давали только суп из воды с капустой. Если не было супа из крапивы, то подавали сваренные в воде зеленые помидоры. Немногих картофелин почти никогда не хватало, что вынуждало нас идти на поиски любой еды. К счастью, всегда были надзиратели и надзирательницы, которые были невнимательными или, скорее, сознательно закрывали глаза, и давали нам тем самым возможность стащить за пределами лагеря при выполнении работ немного картофеля, яблок, зерна, овощей или вишен. Конечно, причиной плохого продовольственного снабжения нас, заключенных, не была жажда мести или стремление к уничтожению пленных. Существенным образом плохое питание военнопленных объяснялось тем, что сожженный и разрушенный войной Советский Союз не был в состоянии обеспечить в достаточной степени пропитанием даже свое собственное население, не говоря уже о нас, пленных. Ведь еще до нашего попадания в плен мы могли наблюдать, что советские люди между Брестом и Брянском, между Ржевом и Ростовом, между Смоленском и Сталинградом сами страдали от голода. И это затрагивало как русских колхозников, так и рабочих, ремесленников и, частью, даже солдат Красной Армии. Поэтому и в лагере у наших русских и румынских надзирателей у самих не было вдоволь еды. Нам же, пленным, просто приходилось голодать. Снабжение было просто-напросто недостаточным. К тому же, основные регионы возделывания зерновых культур, особенно на Украине, а также в Белоруссии и Молдавской республике, на два-три года выпали из процесса снабжения продуктами питания остального Советского Союза, так как являлись театрами военных действий и частично были заняты немцами. Кроме того, проявлялась довольно сильная неповоротливость в распределении товаров при центральном планировании советской экономики, а также недостаточная мощность транспортных средств (железной дороги) в условиях войны.
Насколько мы знали, даже обусловленные военным временем нормы снабжения русского гражданского населения в Рязани были очень низкими. Тем более настойчиво я должен упомянуть о том, что мне не раз встречались русские люди, у которых находились «лишние» кусок хлеба, стакан молока‚ ломтик сала, пара картофелин или яблоко, что в конечном итоге позволило мне выжить.
Особенно необходимо вспомнить здесь русских женщин, которые встречались нам за пределами лагеря, а также работали лагерными надзирательницами или инспекторами. Они проявляли настоящую человечность, даже если их мужья, сыновья или внуки были нашими военными противниками. Может быть, они именно поэтому и были в состоянии видеть в нас не только врагов, но и людей, которых, как и их собственных родственников, война унизила до замученных созданий.
Несмотря на выше сказанное, и я страдал в рязанском лагере от дистрофии вследствие длительного недостаточного и одностороннего питания, недостатка белка и витаминов. Из-за этой болезни я сначала резко похудел и весил всего около 37 килограммов. Мои ноги, руки, туловище и ягодицы истощились до костей, я едва мог ходить. Для многих эта болезнь - дистрофия - оказалась смертельной, потому что, хотя за истощением и следовал стремительный набор веса; но это не было нормальным явлением. У многих пациентов, страдавших дистрофией, опухали головы и ноги, так что они выглядели обезображенными, не могли надеть обувь и способны были только ползать. Затем пульс ослабевал, голос отказывал, воля к выживанию угасала, и за этим следовала смерть. За то, что меня миновала такая ранняя смерть, я благодарен замечательной русской женщине-врачу, которая послала меня в лазарет и там долго лечила меня, выходя за рамки своих обязанностей. Конечно, мне еще повезло, потому что многие даже после пребывания в лазарете не смогли больше выдержать лишений лагерной жизни. Все- таки, уже во время моего пребывания в лазарете, в октябре 1944 года были смягчены некоторые условия, благодаря чему я год спустя смог возвратиться домой.
Конечно, после моего выздоровления я сначала был направлен в тот же самый лагерь. Там я записался на особые работы. Что они из себя представляли, тогда я, конечно, еще не знал. Во время первых пяти-шести месяцев моего нахождения в плену в лагере под Рязанью я должен был вместе со многими моими товарищами работать в лесу, валить и разделывать деревья. Где это происходило, я до сих пор толком не знаю, так как нас оставляли в полном неведении на этот счет. Возможно, это было к юго-востоку от Рязани. Мы были разбиты на бригады и группы и должны были выполнять тяжелую работу. Конечно, мы, как и все военнопленные, должны были выполнять определенные нормы. Судя по моим сегодняшним сведениям, это была такая же норма для работ в лесу, как и для русской рабочей силы, которая использовалась в бескрайних смешанных лесах или в сибирской тайге. Однако, для нас, пленных, нормы были постоянно слишком высокими. Потому что мы, ослабленные недостаточным питанием и использовавшие непригодный инструмент, могли достичь запланированных показателей только при наибольшем напряжении.
Поэтому необходимы были хитрость или манипуляции, или подкуп, или дождливая погода (тогда расчет велся по-другому), чтобы выполнить план. А от выполнения нормы зависело получим ли мы достаточно еды или можем ли мы надеяться на получение дополнительного пайка. Деньги в 1944-м и 1945-м годах мы еще не получали. Хотя от других пленных, работавших в шахтах, каменоломнях и на фабриках, я слышал, что там была также денежная оплата. Зато те немецкие солдаты, которые получали деньги за свою работу, должны были выплачивать лагерю расходы на свое содержание, и они удерживались у них при выдаче.
После перенесенной дистрофии я вместе с примерно 150 пленными работал в колхозе, где мы в собирали вишни, а позднее яблоки. Летом 1945 года, то есть уже после капитуляции Германии, мы работали на уборке и обмолоте зерна в одном их колхозов недалеко от Рязани. Работа была более легкой по сравнению с лесоповалом. Небольшой внешний лагерь, лаготделение для работавших в колхозе был явно приятнее, чем громадная основная зона. И, конечно, возможности продовольственного снабжения в колхозе были намного лучше. После своей дистрофии я снова набрал вес и восстановил в определенной мере свое здоровье. Иначе я не смог бы дожить до 76 лет и написать эти воспоминания через 47 лет после плена.
Согласно немецким сведениям, в Советском Союзе немецкими военнопленными были отработаны свыше 10 миллиардов рабочих часов или 1,404 миллиарда рабочих дней в период с 1941 по 1956 годы. Разумеется, упоминание этих цифр не должно означать, что я собираюсь сравнивать это с человеческими жертвами и материальным ущербом, который немецкие военнослужащие нанесли советскому народу нападением на СССР, начиная с 1941 года. Также и число 2,205 миллиардов дней военного плена, проведенных немецкими солдатами в СССР, Польше, ЧССР и Югославии упоминается не в порядке "взаимного исчисления ущерба”, а только для того, чтобы обратить внимание на масштаб самого феномена немецких военнопленных.
В начале октября 1945 года мне неожиданно было объявлено об окончании моего нахождения в плену. Транспортировка производилась достаточно внезапно несмотря на то, что вся поездка в Германию длилась несколько недель. 31 октября 1945 года во Франкфурте-на-Одере я получил свое удостоверение об освобождении из советского военного плена. Это удостоверение хранится у меня и по сегодняшний день. 20-го ноября 1945 года я вернулся в свой родной город в Северной Германии и увиделся с родителями.
Когда меня призывали на военную службу, мне был 21 год. Теперь же, в ноябре 1945 года, мне было 29 лет. Сегодня семьдесят шесть. Я очень надеюсь, что моих детей и внуков в Германии, и ваших в Рязани минует тот трагический отрезок жизненного пути, который я, вместе с миллионами молодых немецких и русских мужчин и женщин проделал пятьдесят лет тому назад…
***
Перевод с немецкого: Олег Шубин, Рязань, 1992 год.