3-2-1. А.М. Коллонтай памяти В.А. Александровича (Дмитриевского). 1918 гг.
[Июль (?) 1918 г.]
Памяти соратника Октябрьских дней
В буржуазной печати появился за последние дни ряд заметок о личности и деятельности расстрелянного спешным порядком видного деятеля лево-с-ровской партии В.А. Александровича (Вячеслава Александровича Дмитриевского. В эмиграции кличка его была Пьер Ораж, а в Норвегии в 1915-1916 гг. он жил по паспорту Федора Темичева).
Все эти заметки грешат не только тенденциозностью освещения его личности, но в искаженном виде рисуют нравственный облик П.А. Александровича. А между тем даже по признанию самого Троцкого, скупого на объективную оценку врагов политических, Александрович-Дмитриевский умер мужественно, как истинный революционер. Значит, есть что-то в смерти П.А. Александровича такое,
что заставляет обнажить голову перед этой новой жертвой еще будущего, еще только нарастающего всемирного революционного урагана.
Это «нечто» —личность тов. Александровича.
Пусть мы, коммунисты, самым решительным образом осуждаем террор, пусть явно видим безумие разрешать сложный, запутанный мировой конфликт при помощи упрощенного средства — взрыва бомбы, пусть считаем «фантастами» тех, кто хватается за это средство, пусть даже боремся с политической партией, которая вступает на опасный и вредный уклон, но личность, моральный облик тех, кто беззаветно во имя идеи интернациональной солидарности и ускорения мировой революции пожертвовал собою, эти личности — остаются чисты и не запятнаны.
Невольно с образом П.А. Александровича встает другой образ та кого же «фантаста» — Ф. Адлера.
И как за выстрелом Адлера чуялась глубокая душевная трагедия, которую в таких ярких, сильных тонах изобразил и так чутко уловил Троцкий, тогда еще только редактор гонимого органа интернационалистов «Нашего Слова», так и за бомбой, брошенной при соучастии Александровича-Дмитриевского, сокрыта драма души революционера — принципиалиста старой бескомпромиссной школы убежденных террористов.
Сын помещичье-бюрократической семьи, Александрович 14-ти лет уже попал «под подозрение», был
арестован, порвал с семьей и с тех пор жил единым страстным желанием, горел пламенем одной мечты: свергнуть самодержавие, добиться «воли и земли» для народа.
Ученье, нелегальная работа, главным образом в крестьянстве, тюрьма и ссылка чередуются привычной и закономерной для «подпольных деятелей» чередой. Финал: каторга, голодовки, тяжелые инфекционные болезни, изуродовавшие голову тов. Александровича, лишившие ее растительности.
Из ссылки, следовавшей за каторгой, т. Александровичу удалось бежать. Бежал он в Норвегию, севером, нанявшись кочегаром на грузовой пароход. В Норвегии судьба эмигранта столкнула и сблизила нас. Это было в 1915 г. Приехал Александрович с вестями, что в России имеется группа с-ров интернационалистов, резко осуждающая позицию Авксентьева и социал-патриотов из «Мысли». Александрович требовал, чтобы Норвежская партия немедленно изыскала средства и пути переправить его в Швейцарию к Боброву и Чернову, издававшим интернационалистическую эсэровскую «Жизнь». Нетерпеливый, бурный Пьер Ораж не мог понять бессилие легальной и политически у себя влиятельной партии перед международными препятствиями, которые мешали переправе Александровича через воюющие страны, хотя бы и нелегальными путями.
«Что за трусы! Метят в министры, а не умеют перебросить человека на дело, — возмущался он. — Не для того я бежал из Сибири, чтобы прозябать в Вашей благополучной Норвегии. Путь сфабрикуют
лишь паспорт. Я должен, понимаете, должен выполнить возложенное на меня группой поручение».
Но норвежские социалисты не могли исполнить страстного желания Пьера Оража, и тов. Александровичу пришлось оказаться в числе бедствующей и оторванной от живого дела эмиграции. Мы долго не знали, что Пьер Ораж в буквальном смысле умирал с голоду. Не знали, потому что он никогда не говорил о себе и всегда полон был выполнением какого-либо «поручения» центра или его группы в России. Не знали еще и потому, что в первые недели приезда Пьер Ораж всегда первый шел на помощь нуждающимся товарищам, и что скоро его скромная комната служила пристанищем для всех товарищей, кто искал приюта или ночлега. Позднее, когда на Пьера Оража возложили дело по налаживанию нелегального транспорта, он, чтобы не быть в тягость группе, поступил рабочим на завод. Рядом с ним за станком одно время работал беглый иеромонах Илиодор. Но Пьер Ораж — Александрович не подавал руки бывшему погромщику.
Интернационалист революционного толка Александрович все же оставался убежденным террористом, скорбевшим, что Циммервальдийцы не признавали принципа «планомерного террора», как политической линии. С большевиками Александрович был в тесном общении, налаживалась даже общая работа в смысле «техники», переправы литературы. Но для Пьера Оража мы были слишком
«нерешительны» и «умеренны». «Надо ехать в Россию и налаживать восстание», —таков был вечный призыв Александровича.
Только год выдержал бурно-порывистый, страстно верящий в революцию Александрович эмигрантскую жизнь. Вся душа его, все помыслы его были в России. Особенно тосковал он по агитации среди крестьян.
О русской деревне, о широких, ласкающих далях русских полей, о русских песнях грезил он на сказочно-прекрасных высотах Норвегии, над синими фиордами и зелеными лесными озерами...
В июле 1915 г. Александрович бежал из России, в августе 1916 г. он нелегальными путями, рискуя тысячами опасностей, снова переходил русскую границу, чтобы укрепить в России тогда еще слабое
крыло с-ров интернационалистов.
Мы снова встретились с Александровичем в марте 1917 г. в залах Таврического дворца. Александрович принимал деятельное участие в восстании Февральско-Мартовском и состоял членом Исп<ол-нительного> Ком<итета> Петр<оградского> Сов<ета> с первых часов его возникновения. Александрович был единственный с-р, голосовавший в ночь 21 апреля против коалиционного министерства. Он вел упорно и настойчиво интернационалистическую линию в разрез тактики Чернова, помогая оформиться группе левых с-ров.
В июне 1917 года Александрович уехал в Рязань. «Здесь начинает пахнуть бюрократчиной... Подписывай бумаги, давай разрешения... Ушел живой дух революции. Еду в деревню. На местах сами будем разрешать земельный вопрос». Александровича всегда тянуло туда, где шла борьба, где была опасность. «Не умею я жить “по-человечески”... Живешь тогда, когда крутит ураган. А без бури, урагана — скучно».
Вместе с левыми с-рами Александрович вышел из старой партии, вместе с ними закреплял завоевания Октябрьской революции.
В Комиссию по борьбе с контр-революцией Александрович вошел по настоянию партии. Но это вхождение было гибельно для морально чистого «бунтаря» Пьера Оража. Каждая встреча с ним убеждала меня, что в его душе разыгрывается темная трагедия. То, что творилось в Комиссии, шло резко вразрез с «убеждениями» принципиалиста старой школы, ненавидевшего страстно, непримиримо «сыск» и все, что пахло «полицейщиной» и «административным насилием».
Много раз Александрович пытался уйти из Комиссии, но его удерживала партийная дисциплина и сознание взятой на себя ответственности. Но и в недрах Комиссии, такой чуждой ему по духу, Александрович, отдавая свою громадную энергию работе, лелеял одну мечту: увлечь партию на тот путь, который ускорит пробуждение международного пролетариата.
Тем острее становилось противоречие между тем делом, которое из дня в день творили Александрович и его сотрудники, и между его собственными убеждениями и принципами, тем громче требовала его революционная совесть «очищения» и искупления... В таком состоянии люди идут только на самоубийство, либо на акт величайшего самопожертвования. Услужливая тактика терроризма — подсказала Александровичу путь «морального искупления», — взрыв бомбы в<о> дворце Мирбаха в Москве должен был быть сигналом для все еще медлящих пролетариев Германии и Австрии... И как бы не ошибочен был расчет, как бы не утопично [было] предприятие левых с-ров, но не подлежит сомнению, что перед свежей могилой убежденного интернационалиста-революционера Пьера Оража — Александровича благоговейно склонят голову все те рабочие Германии, Австрии и др<угих> стран, кому дороги великие заветы III Интернационала, в зарождении которого участвовал и т. Александрович.
Все, кто знал непримиримо-стойкую, кристальную личность Александровича, поймут, что в тот момент, когда ему вынесли смертный приговор, лицо Александровича должно было засветиться той внутренней одухотворенностью, которая так неожиданно красила его суровые черты.
Его заветная мечта сбывалась: он умирал, как не раз говорил мне о том над синими фиордами Норвегии, с верой, что гибнет за свои принципы, за идею утверждения Интернационала...
Александрович — товарищ Председателя Комиссии по борьбе с контр-революцией — расстрелян. Но непримиримый, чистый образ «вечного бунтаря» Пьера Оража по-прежнему жив. Он живет и будет
жить в сердцах всех тех, кто знал его, кто работал с ним, кто за взрывом бомбы учуял трагедию души революционера без компромиссов на кровавом фоне перелома социального уклада...
[РГАСПИ. Ф. 134. On. 3. Д. 32. Л. 1-13].
