Международное общество "Мемориал" [Электрон. ресурс]. URL: http://www.memo.ru (2009 - 2013 гг.).
Имена (4)
Дела (5)
Документы (15)
1. Нагрудный знак 5 лет ВЧК-ГПУ. "Почетный чекист". ( Знаки и награды ЧК - НКВД )
Нагрудный знак 5 лет ВЧК-ГПУ. Звание «Почетного чекиста» впервые было установлено в декабре 1922 г. в связи с празднованием 5-й годовщины органов ВЧК-ГПУ.
Тогда, по воспоминаниям М.П.Шрейдера, этого звания были удостоены около 140 человек (Шрейдер М.П. Воспоминания // Архив НИПЦ «Мемориал»). Но лишь в 1923 г. были разработаны и утверждены Коллегией ГПУ положение и описание знака «Почетный работник ВЧК-ГПУ».
По всей видимости, в декабре 1922 г. обсуждалась лишь идея учреждения нагрудного знака, которая была переведена в практическую плоскость на заседании Коллегии ГПУ 7 июня 1923 г.
С предложением о награждении сотрудников ГПУ к пятилетию органов ВЧК-ГПУ выступил заместитель председателя ГПУ И.С.Уншлихт. Решение Коллегии было следующим: а) Создать комиссию под председательством т.Петерса и членов т.Воронцова, Фельдмана, Беленького и Медведя, которой в недельный срок выработать статут о награждении сотрудников ГПУ нагрудными знаками к 5-летию органов ВЧК-ГПУ. б) Наградить нагрудными знаками к 5-летию органов ВЧК-ГПУ следующих тов.тов. Апетер, Могилевский, Скрипник, Ксенофонтов, Шварц Семен, Битенек, Габалин, Яковлева и Рославец.
На этом же заседании следующим пунктом было оформлено и еще одно награждение: «Присудить тов. Енукидзе звание почетного чекиста, выдав ему нагрудный знак к 5-летию органов ВЧК-ГПУ».
До июня 1923 г. присваивалось лишь само звание, тогда как после упомянутого решения Коллегии ГПУ речь шла уже и о вручении нагрудного знака. Однако лица, перечисленные в решении Коллегии ГПУ от 7 июня 1923 г., не были первыми кавалерами этого знака.
Когда состоялось вручение, знак «Почетного работника ВЧК-ГПУ» №1 оказался у Ф.Э.Дзержинского, №2 — у Я.Х.Петерса, №3 — у А.Я.Беленького, №4 — у В.И.Савинова и т.д.
Руководящей верхушке ГПУ, надо полагать, почетные звания присвоили еще в декабре 1922 г., а сам знак вручили позднее, после его официального учреждения.
Положение о почетном знаке «ВЧК-ГПУ» с его описанием было утверждено 12 июля на заседании Коллегии ГПУ и объявлено Приказом ГПУ №307 от 19 июля 1923 г.
Описание знака было следующим: "Почетный юбилейный знак ВЧК/ГПУ изображает овальный обруч из матового серебра с надписью «ВЧК–1917 г. ГПУ–1922 г.». На обруч наложен серп и молот, перекрещенный мечом, эта эмблема окаймлена римской цифрой «ПЯТЬ», покрытой красной эмалью. На обороте знака гравируется порядковый номер его."
В положении говорилось о том, что знак имеет «значение награды достойнейших сотрудников ВЧК/ГПУ, своей работой в органах ВЧК/ГПУ заслуживших быть особо-отмеченными» (там же). Награждаемый должен был иметь «особые заслуги перед Республикой» и стаж работы в органах не менее 3 лет. Не могли быть награждены ранее судимые, лишенные права работать в органах ГПУ и исключенные из партии.
Награждение (как и лишение знака) производилось постановлением Коллегии ГПУ и должно было объявляться приказами ГПУ. (Последнее, однако, не выполнялось. Нами не выявлено таких объявлений в приказах по ОГПУ периода 1923-31 гг.).
В положении о почетном знаке не оговаривалась обязательная партийность претендента. По этому поводу разгорелась дискуссия, но большинство решило, что это оговаривать не обязательно, ибо и так существовал порядок, по которому в «органах» на большинстве должностей могли быть только коммунисты.
Ягода не согласился с мнением коллег, и в протоколе заседания Коллегии появилась запись: «Ягода остается при своем мнении». Свои мысли о назначении почетного знака и порядке награждения Ягода изложил в отдельной записке. «Получение почетного знака ГПУ, — писал он, — должно быть затруднено до максимума». Одним из условий, затрудняющих получение знака, Ягода считал обязательное членство претендента в коммунистической партии.
Особый смысл знака «Почетного чекиста» Ягода понимал так: «Почетный знак есть круговая порука всех носящих его в безграничной преданности делу Революции. Какая же может быть круговая порука, когда основное условие спайки прервано награждением знаком беспартийным каковая повлечет за собой нежелательные последствия. Считая постановление Коллегии неправильным, я остаюсь при вышеизложенном мнении, каковое прошу приобщить к протоколу». (Особенности стиля и орфографии документа сохранены.)
В утвержденном Коллегией ГПУ положении о почетном знаке говорилось, что кавалеры его, «уходя из органов ГПУ на другую советскую, политическую или профессиональную работу, сохраняя звание “Почетных Чекистов”, должны связываться с органами ГПУ по месту их нахождения, постоянно оказывая этим органам соответствующую помощь и содействие».
Такие же обязанности возлагались и на лиц, не работавших в ВЧК-ГПУ, но награжденных этим знаком. Все они имели право беспрепятственного входа в здания всех органов ГПУ по предъявлению грамоты к почетному знаку.
Приказом ОГПУ №245 от 9 ноября 1929 г. был объявлен «Статут прав и обязанностей кавалеров Почетного знака ВЧК-ГПУ». Им полагались после увольнения из ОГПУ: повышенная пенсия, сохранение квартир в ведомственных домах ОГПУ, прикрепление к лечебным учреждениям ОГПУ и получение санаторных путевок, право получения вне очереди жилья, право ношения чекистской формы одежды и право хранения, приобретения и ношения оружия.
Позднее приказами ОГПУ от 4 мая 1930 г. и 25 июня 1931 г. к этим льготам прибавились, соответственно, ежемесячная денежная надбавка к зарплате в размере 30 рублей и право получения пенсии по линии ОГПУ.
Всего почетным знаком V годовщины ВЧК-ГПУ было награждено около 800 человек. Сообщения о награждении в конце 1931 и в 1932 г. стали объявляться приказами по ОГПУ.
Знак «Почетного работника ВЧК-ГПУ» V годовщины вручался вплоть до конца 1932 г., когда в канун 15-летней годовщины ВЧК-ОГПУ был учрежден другой вариант этого знака — с римскими цифрами «XV» вместо «V».
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".
Тогда, по воспоминаниям М.П.Шрейдера, этого звания были удостоены около 140 человек (Шрейдер М.П. Воспоминания // Архив НИПЦ «Мемориал»). Но лишь в 1923 г. были разработаны и утверждены Коллегией ГПУ положение и описание знака «Почетный работник ВЧК-ГПУ».
По всей видимости, в декабре 1922 г. обсуждалась лишь идея учреждения нагрудного знака, которая была переведена в практическую плоскость на заседании Коллегии ГПУ 7 июня 1923 г.
С предложением о награждении сотрудников ГПУ к пятилетию органов ВЧК-ГПУ выступил заместитель председателя ГПУ И.С.Уншлихт. Решение Коллегии было следующим: а) Создать комиссию под председательством т.Петерса и членов т.Воронцова, Фельдмана, Беленького и Медведя, которой в недельный срок выработать статут о награждении сотрудников ГПУ нагрудными знаками к 5-летию органов ВЧК-ГПУ. б) Наградить нагрудными знаками к 5-летию органов ВЧК-ГПУ следующих тов.тов. Апетер, Могилевский, Скрипник, Ксенофонтов, Шварц Семен, Битенек, Габалин, Яковлева и Рославец.
На этом же заседании следующим пунктом было оформлено и еще одно награждение: «Присудить тов. Енукидзе звание почетного чекиста, выдав ему нагрудный знак к 5-летию органов ВЧК-ГПУ».
До июня 1923 г. присваивалось лишь само звание, тогда как после упомянутого решения Коллегии ГПУ речь шла уже и о вручении нагрудного знака. Однако лица, перечисленные в решении Коллегии ГПУ от 7 июня 1923 г., не были первыми кавалерами этого знака.
Когда состоялось вручение, знак «Почетного работника ВЧК-ГПУ» №1 оказался у Ф.Э.Дзержинского, №2 — у Я.Х.Петерса, №3 — у А.Я.Беленького, №4 — у В.И.Савинова и т.д.
Руководящей верхушке ГПУ, надо полагать, почетные звания присвоили еще в декабре 1922 г., а сам знак вручили позднее, после его официального учреждения.
Положение о почетном знаке «ВЧК-ГПУ» с его описанием было утверждено 12 июля на заседании Коллегии ГПУ и объявлено Приказом ГПУ №307 от 19 июля 1923 г.
Описание знака было следующим: "Почетный юбилейный знак ВЧК/ГПУ изображает овальный обруч из матового серебра с надписью «ВЧК–1917 г. ГПУ–1922 г.». На обруч наложен серп и молот, перекрещенный мечом, эта эмблема окаймлена римской цифрой «ПЯТЬ», покрытой красной эмалью. На обороте знака гравируется порядковый номер его."
В положении говорилось о том, что знак имеет «значение награды достойнейших сотрудников ВЧК/ГПУ, своей работой в органах ВЧК/ГПУ заслуживших быть особо-отмеченными» (там же). Награждаемый должен был иметь «особые заслуги перед Республикой» и стаж работы в органах не менее 3 лет. Не могли быть награждены ранее судимые, лишенные права работать в органах ГПУ и исключенные из партии.
Награждение (как и лишение знака) производилось постановлением Коллегии ГПУ и должно было объявляться приказами ГПУ. (Последнее, однако, не выполнялось. Нами не выявлено таких объявлений в приказах по ОГПУ периода 1923-31 гг.).
В положении о почетном знаке не оговаривалась обязательная партийность претендента. По этому поводу разгорелась дискуссия, но большинство решило, что это оговаривать не обязательно, ибо и так существовал порядок, по которому в «органах» на большинстве должностей могли быть только коммунисты.
Ягода не согласился с мнением коллег, и в протоколе заседания Коллегии появилась запись: «Ягода остается при своем мнении». Свои мысли о назначении почетного знака и порядке награждения Ягода изложил в отдельной записке. «Получение почетного знака ГПУ, — писал он, — должно быть затруднено до максимума». Одним из условий, затрудняющих получение знака, Ягода считал обязательное членство претендента в коммунистической партии.
Особый смысл знака «Почетного чекиста» Ягода понимал так: «Почетный знак есть круговая порука всех носящих его в безграничной преданности делу Революции. Какая же может быть круговая порука, когда основное условие спайки прервано награждением знаком беспартийным каковая повлечет за собой нежелательные последствия. Считая постановление Коллегии неправильным, я остаюсь при вышеизложенном мнении, каковое прошу приобщить к протоколу». (Особенности стиля и орфографии документа сохранены.)
В утвержденном Коллегией ГПУ положении о почетном знаке говорилось, что кавалеры его, «уходя из органов ГПУ на другую советскую, политическую или профессиональную работу, сохраняя звание “Почетных Чекистов”, должны связываться с органами ГПУ по месту их нахождения, постоянно оказывая этим органам соответствующую помощь и содействие».
Такие же обязанности возлагались и на лиц, не работавших в ВЧК-ГПУ, но награжденных этим знаком. Все они имели право беспрепятственного входа в здания всех органов ГПУ по предъявлению грамоты к почетному знаку.
Приказом ОГПУ №245 от 9 ноября 1929 г. был объявлен «Статут прав и обязанностей кавалеров Почетного знака ВЧК-ГПУ». Им полагались после увольнения из ОГПУ: повышенная пенсия, сохранение квартир в ведомственных домах ОГПУ, прикрепление к лечебным учреждениям ОГПУ и получение санаторных путевок, право получения вне очереди жилья, право ношения чекистской формы одежды и право хранения, приобретения и ношения оружия.
Позднее приказами ОГПУ от 4 мая 1930 г. и 25 июня 1931 г. к этим льготам прибавились, соответственно, ежемесячная денежная надбавка к зарплате в размере 30 рублей и право получения пенсии по линии ОГПУ.
Всего почетным знаком V годовщины ВЧК-ГПУ было награждено около 800 человек. Сообщения о награждении в конце 1931 и в 1932 г. стали объявляться приказами по ОГПУ.
Знак «Почетного работника ВЧК-ГПУ» V годовщины вручался вплоть до конца 1932 г., когда в канун 15-летней годовщины ВЧК-ОГПУ был учрежден другой вариант этого знака — с римскими цифрами «XV» вместо «V».
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".
6 изображений, электронная копия
1. Ерохин Александр Васильевич. (Рязань, ОГПУ-НКВД). 1901-1964. Руководитель и многолетний непосредственный исполнитель расстрелов в Рязани. К вопросу об ответственности за террор.
Ерохин Александр Васильевич. 19.05.1901 – 20.09.1964 гг. Рязань. Комендант Рязанского ПП ОГПУ; комендант УНКВД по Рязанской области, младший лейтенант ГБ (на ноябрь 1941 года, ЦА ФСБ. Ф.7. Т.40. С. 43-47); лейтенант комендантского подразделения Рязанского УНКВД; майор госбезопасности (на 1964 год). Многолетний руководитель и непосредственный исполнитель расстрелов в Рязани (см., например, Акт о расстреле от 24.11.1941 г., АП РФ. Ф.3. Оп.24 Д.378. Л.191).
***
"...1925. ГПУ в Рязани помещалось там же, где было раньше ЧК, а теперь — КГБ: в бывшей гостинице Штейерта, напротив бывшего Дворянского собрания, теперешнего Дома офицеров. Подследственных они держали на усадьбе купцов Шульгиных, у которых при доме был большой сад и прекрасная баня, из которой сделали внутреннюю тюрьму. Неподалеку от бани стоял небольшой флигелек, там жил их расстрельщик Ерохин, который получал за каждого расстрелянного 25 рублей, мне об этом рассказали мои надзиратели. Мое пребывание в этой рязанской тюрьме было довольно любопытно. Заключенных в те дни было мало, караулили нас двое надзирателей, довольно симпатичных. Они приносили мне книги, а ночами, когда им было скучно, рассказывали о различных случаях из жизни рязанского ОППУ... Эти же надзиратели уговаривали меня при встречах здороваться с расстрельщиком Ерохиным, от которого я отворачивалась, когда меня выводили во двор на прогулку, уверяя, что тогда меня выпустят гулять в сад. А сад был действительно прекрасен и обширен! К саду Шульгиных примыкал сад соседнего домовладения — теперь он стал частью нового рязанского пединститута. Чекисты сломали ограду и соединили оба этих сада, там же они и расстреливали..." Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 75-77.
***
"... Мне рассказывали, что при строительстве обкомовского дома, в котором потом наш первый секретарь Ларионов покончил самоубийством, при рытье котлована под фундамент находили множество человеческих скелетов, так что все нынешние обкомовские работники в прямом смысле слова живут на человеческих костях...
Ерохин был не только расстрельщиком, но и комендантом всего этого хозяйства, от него многое зависело. А его жена, Маруся, хорошая женщина, была дружна с нашей Анютой Муратовой: еще до того, как Ерохин стал работать в ОГПУ, они жили в одном доме. Потом Муратовы уехали, но знакомство через жен сохранилось, вот почему Анюта и ходила к ней хлопотать обо мне. Она рассказывала, что Маруся давно хотела уйти от Ерохина, постоянно с ним ссорилась, но у нее был маленький ребенок, которого Ерохин ей не отдавал. И ей оставалось только посильно помогать людям, попадавшим в зависимость от мужа. Так однажды, узнав от мужа, у кого следующей ночью намечен обыск, она пошла и прямо предупредила этих людей. Должно быть, за домом вели наблюдение, и когда ничего не нашли, Ерохину сказали, что их предупредила Маруся. Вернувшись домой, он пытался ее застрелить, но чекистам не выдал..."
Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 78.
***
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
.
***
"...1925. ГПУ в Рязани помещалось там же, где было раньше ЧК, а теперь — КГБ: в бывшей гостинице Штейерта, напротив бывшего Дворянского собрания, теперешнего Дома офицеров. Подследственных они держали на усадьбе купцов Шульгиных, у которых при доме был большой сад и прекрасная баня, из которой сделали внутреннюю тюрьму. Неподалеку от бани стоял небольшой флигелек, там жил их расстрельщик Ерохин, который получал за каждого расстрелянного 25 рублей, мне об этом рассказали мои надзиратели. Мое пребывание в этой рязанской тюрьме было довольно любопытно. Заключенных в те дни было мало, караулили нас двое надзирателей, довольно симпатичных. Они приносили мне книги, а ночами, когда им было скучно, рассказывали о различных случаях из жизни рязанского ОППУ... Эти же надзиратели уговаривали меня при встречах здороваться с расстрельщиком Ерохиным, от которого я отворачивалась, когда меня выводили во двор на прогулку, уверяя, что тогда меня выпустят гулять в сад. А сад был действительно прекрасен и обширен! К саду Шульгиных примыкал сад соседнего домовладения — теперь он стал частью нового рязанского пединститута. Чекисты сломали ограду и соединили оба этих сада, там же они и расстреливали..." Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 75-77.
***
"... Мне рассказывали, что при строительстве обкомовского дома, в котором потом наш первый секретарь Ларионов покончил самоубийством, при рытье котлована под фундамент находили множество человеческих скелетов, так что все нынешние обкомовские работники в прямом смысле слова живут на человеческих костях...
Ерохин был не только расстрельщиком, но и комендантом всего этого хозяйства, от него многое зависело. А его жена, Маруся, хорошая женщина, была дружна с нашей Анютой Муратовой: еще до того, как Ерохин стал работать в ОГПУ, они жили в одном доме. Потом Муратовы уехали, но знакомство через жен сохранилось, вот почему Анюта и ходила к ней хлопотать обо мне. Она рассказывала, что Маруся давно хотела уйти от Ерохина, постоянно с ним ссорилась, но у нее был маленький ребенок, которого Ерохин ей не отдавал. И ей оставалось только посильно помогать людям, попадавшим в зависимость от мужа. Так однажды, узнав от мужа, у кого следующей ночью намечен обыск, она пошла и прямо предупредила этих людей. Должно быть, за домом вели наблюдение, и когда ничего не нашли, Ерохину сказали, что их предупредила Маруся. Вернувшись домой, он пытался ее застрелить, но чекистам не выдал..."
Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 78.
***
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
.
2 изображения, электронная копия
1. Немцы-спецпоселенцы и "трудармейцы". Скопинский и Милославский районы Рязанской области СССР. Справка
Немцы-спецпоселенцы и «трудармейцы» на шахтах Подмосковного угольного бассейна, промышленных и строительных объектах Скопинского и Милославского районов Рязанской области СССР. 1940-е – 1950-е годы.
С самого начала войны началась трудовая мобилизация депортируемых советских немцев и формирование на время войны так называемой "Трудовой армии". «Бойцы» которой направлялись для трудоиспользования в районы, как правило, удаленные от мест учета их семей на спецпоселении. "Трудармейцы" организовывались в рабочие батальоны с лагерным режимом и продовольственными нормами ГУЛАГа, что с самого начала до чрезвычайности напоминало позднейшую организацию трудоиспользования совершенно других немцев, а именно: военнопленных, а также интернированных.
Смертность среди трудармейцев была выше, чем просто на спецпоселении, хотя и оставленным без них немцам-старикам и детям приходилось очень тяжело в полуголодных колхозах военного времени.
Специальные постановления ГКО о мобилизации выселенного немецкого населения в трудовую армию от 10 января, 14 февраля и 7 октября 1942 года (а также от 26 апреля, 2 и 19 августа 1943 года) означали практически сплошную «мобилизацию» трудоспособных немецких спецпоселенцев в "трудармию". При этом если в первых двух случаях речь шла только о мужчинах от 17 до 50 (в первом случае — о депортированных, во втором— о «местных»), то в третьем — о мужчинах уже от 15 до 55 лет, а также о женщинах от 16 до 45 лет, кроме беременных и имеющих малолетних (до 3-х лет) детей. За неявку по мобилизации, отказ от работы или саботаж карали сурово, вплоть до расстрела.
Статус спецпереселенцев для всех советских немцев был еще раз подтвержден Постановлением СНК от 8 января 1945 года «О правовом положении спецпереселенцев» и Указом ПВС от 26 ноября 1948 года «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны». Побег, согласно этому указу, карался 20 годами каторжных работ.
«Трудармия» была ликвидирована в начале 1946 года, но «освободившиеся» при этом трудармейцы оставались спецпереселенцами, оставались фактически прикрепленными к тем предприятиям, где они до этого принудительно работали, правда, с правом переехать в общежитие за зоной и выписать к себе семьи. (Павел Полян).
* * *
Указ Президиума Верховного Совета от 26 ноября 1948 года гласил, что советские немцы должны быть «переселены в предоставленные им районы навечно». Лишь в 1955 году немцев начали снимать с учета спецпоселения по Указу от 30 декабря 1955 года и они получили право переезжать в другие районы страны. Но речь не шла о возвращении немцам конфискованного при депортации имущества или об их возвращении в места, откуда они были выселены. Появляться там им вообще запрещалось.
* * *
Частичная реабилитация российских немцев последовала только в 1964 году, когда появился Указ от 29 августа, в котором утверждалось, что «огульные обвинения» немцев Поволжья в пособничестве фашистским захватчикам «были неосновательными и явились проявлением произвола в условиях культа личности Сталина».
Наряду с отменой Указа 1941 года отмечалось, что «немецкое население укоренилось по новому месту», то есть речь не шла о возвращении переселенцев или о восстановлении каких-либо немецких национально-административных структур.
Лишь Указ от ноября 1972 года, не подлежавший публикации, снимал ограничения на места проживания немцев. Мнимая вина с советских немцев была снята, но Республика немцев Поволжья не была восстановлена, не была проведена полная реабилитация, некоторые немцы продолжали подвергаться дискриминации в различных сферах.
* * *
В Скопинском и Милославском районах Рязанской области (одно время часть этих территорий административно была включена в Московскую область) с начала Второй Мировой войны на различных тяжелых работах, – в первую очередь на шахтах Подмосковного угольного бассейна, стал использоваться подневольный труд депортированных советских немцев. Позже ряды этих подневольных рабочих пополняли за счет немецких, австрийских, румынских, венгерских военнопленных; советских военнослужащих, побывавших в окружениях и плену; а с 1944-го года и интернированных гражданских лиц из Польши и Германии.
С конца 1950-х годов информация об использовании этого подневольного труда стала тщательно замалчиваться. И сейчас в государственных музеях и книгах, изданных к юбилеям трестов и предприятий, вы не встретите даже упоминания о подневольном труде в Скопинском и Милославском районах.
* * *
Усилиями историков, членов Рязанского историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал», детей и внуков бывших советских спецпоселенцев и польских интернированных (и в первую очередь режиссера известного Скопинского театра «Предел» Владимира Фердинандовича Деля), анализа доступных архивных документов, удалось установить ряд промышленно-хозяйственных объектов, интенсивно использовавших в 1940-е – 1950-е годы подневольный труд депортированных, интернированных и заключенных.
В настоящее время нам известны следующие объекты: скопинские шахты NN 1, 44, 46, 46-бис, 48; пришахтные, строительные, сельскохозяйственные объекты Арцибашево, Горняк, Побединский, Аварийный-Поплевино, Чулково; Комсомольский, Октябрьский, Пупки, Совхоз Им. Буденного; Мосжилстрой; совхоз КИМ; Новиково-Металлург; Совхоз Некрасово; Совхоз Возрождение; Трубопрутковый; Совхоз им. Молотова.
В 1940-е — 1950-е годы, по свидетельствам очевидцев, посёлки при шахтах на 30-40% состояли из немцев, румын, интернированных поляков. По сводным данным историка Виктора Николаевича Земскова, на 1949 год в Рязанской области СССР было не менее 1442 спецпоселенцев немецкой национальности.
С самого начала войны началась трудовая мобилизация депортируемых советских немцев и формирование на время войны так называемой "Трудовой армии". «Бойцы» которой направлялись для трудоиспользования в районы, как правило, удаленные от мест учета их семей на спецпоселении. "Трудармейцы" организовывались в рабочие батальоны с лагерным режимом и продовольственными нормами ГУЛАГа, что с самого начала до чрезвычайности напоминало позднейшую организацию трудоиспользования совершенно других немцев, а именно: военнопленных, а также интернированных.
Смертность среди трудармейцев была выше, чем просто на спецпоселении, хотя и оставленным без них немцам-старикам и детям приходилось очень тяжело в полуголодных колхозах военного времени.
Специальные постановления ГКО о мобилизации выселенного немецкого населения в трудовую армию от 10 января, 14 февраля и 7 октября 1942 года (а также от 26 апреля, 2 и 19 августа 1943 года) означали практически сплошную «мобилизацию» трудоспособных немецких спецпоселенцев в "трудармию". При этом если в первых двух случаях речь шла только о мужчинах от 17 до 50 (в первом случае — о депортированных, во втором— о «местных»), то в третьем — о мужчинах уже от 15 до 55 лет, а также о женщинах от 16 до 45 лет, кроме беременных и имеющих малолетних (до 3-х лет) детей. За неявку по мобилизации, отказ от работы или саботаж карали сурово, вплоть до расстрела.
Статус спецпереселенцев для всех советских немцев был еще раз подтвержден Постановлением СНК от 8 января 1945 года «О правовом положении спецпереселенцев» и Указом ПВС от 26 ноября 1948 года «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны». Побег, согласно этому указу, карался 20 годами каторжных работ.
«Трудармия» была ликвидирована в начале 1946 года, но «освободившиеся» при этом трудармейцы оставались спецпереселенцами, оставались фактически прикрепленными к тем предприятиям, где они до этого принудительно работали, правда, с правом переехать в общежитие за зоной и выписать к себе семьи. (Павел Полян).
* * *
Указ Президиума Верховного Совета от 26 ноября 1948 года гласил, что советские немцы должны быть «переселены в предоставленные им районы навечно». Лишь в 1955 году немцев начали снимать с учета спецпоселения по Указу от 30 декабря 1955 года и они получили право переезжать в другие районы страны. Но речь не шла о возвращении немцам конфискованного при депортации имущества или об их возвращении в места, откуда они были выселены. Появляться там им вообще запрещалось.
* * *
Частичная реабилитация российских немцев последовала только в 1964 году, когда появился Указ от 29 августа, в котором утверждалось, что «огульные обвинения» немцев Поволжья в пособничестве фашистским захватчикам «были неосновательными и явились проявлением произвола в условиях культа личности Сталина».
Наряду с отменой Указа 1941 года отмечалось, что «немецкое население укоренилось по новому месту», то есть речь не шла о возвращении переселенцев или о восстановлении каких-либо немецких национально-административных структур.
Лишь Указ от ноября 1972 года, не подлежавший публикации, снимал ограничения на места проживания немцев. Мнимая вина с советских немцев была снята, но Республика немцев Поволжья не была восстановлена, не была проведена полная реабилитация, некоторые немцы продолжали подвергаться дискриминации в различных сферах.
* * *
В Скопинском и Милославском районах Рязанской области (одно время часть этих территорий административно была включена в Московскую область) с начала Второй Мировой войны на различных тяжелых работах, – в первую очередь на шахтах Подмосковного угольного бассейна, стал использоваться подневольный труд депортированных советских немцев. Позже ряды этих подневольных рабочих пополняли за счет немецких, австрийских, румынских, венгерских военнопленных; советских военнослужащих, побывавших в окружениях и плену; а с 1944-го года и интернированных гражданских лиц из Польши и Германии.
С конца 1950-х годов информация об использовании этого подневольного труда стала тщательно замалчиваться. И сейчас в государственных музеях и книгах, изданных к юбилеям трестов и предприятий, вы не встретите даже упоминания о подневольном труде в Скопинском и Милославском районах.
* * *
Усилиями историков, членов Рязанского историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал», детей и внуков бывших советских спецпоселенцев и польских интернированных (и в первую очередь режиссера известного Скопинского театра «Предел» Владимира Фердинандовича Деля), анализа доступных архивных документов, удалось установить ряд промышленно-хозяйственных объектов, интенсивно использовавших в 1940-е – 1950-е годы подневольный труд депортированных, интернированных и заключенных.
В настоящее время нам известны следующие объекты: скопинские шахты NN 1, 44, 46, 46-бис, 48; пришахтные, строительные, сельскохозяйственные объекты Арцибашево, Горняк, Побединский, Аварийный-Поплевино, Чулково; Комсомольский, Октябрьский, Пупки, Совхоз Им. Буденного; Мосжилстрой; совхоз КИМ; Новиково-Металлург; Совхоз Некрасово; Совхоз Возрождение; Трубопрутковый; Совхоз им. Молотова.
В 1940-е — 1950-е годы, по свидетельствам очевидцев, посёлки при шахтах на 30-40% состояли из немцев, румын, интернированных поляков. По сводным данным историка Виктора Николаевича Земскова, на 1949 год в Рязанской области СССР было не менее 1442 спецпоселенцев немецкой национальности.
1. Справка на чекиста Вершинина Сергея Яковлевича
Вершинин Сергей Яковлевич, (1896, Симбирск — 04.09.1970, Москва). В числе прочего, несет персональную ответственность за репрессии и казни жителей Рязанской области. Родился в семье кузнеца. Русский. В КП с 03.19. Депутат Верховного Совета СССР 1 созыва. Образование: 4 класса церковно-приходского училища, Симбирск; ремесленное училище для сирот, Симбирск 1913. Подмастерье в ремесленном училище, Симбирск 09.13—06.17; рядовой химкоманды 96 пех. полка 06.17—12.17; подмастерье в ремесленном училище, Симбирск 12.17—09.19; рядовой.
Секретарь следств. части реввоентрибунала 5 армии, Восточный фронт 09.19—10.20. В органах ВЧК—ОГПУ—НКВД: секретарь ОО 5 армии, нач. погран. отд. ОО 5 армии 10.20—09.211; нач. ОАЧ ОО Западно-Сибирского ВО 09.21—04.22; нач. ОАЧ Приморского губ. отд. ГПУ 04.22—09.23; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.23—09.24; курсант Высшей погран. школы ОГПУ СССР 09.24—09.25; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.25—17.07.26; нач. 58 Никольско-Уссурийского погран. отряда ОГПУ 17.07.26—17.07.30.
Нач. опер. отд. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; пом. нач. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; нач. инспекции войск ОГПУ ПП ОГПУ Западной обл. 01.03.32—04.34; нач. 33 Сочинского погран. отряда ОГПУ—НКВД 04.34—31.03.35.
Нач. УПВО УНКВД Калининской обл. 31.03.35—28.09.37.
Начальник УНКВД по Рязанской области (РУКОВОДИТЕЛЬ ТРОЙКИ) 28.09.37—22.05.38.
Нач. Гл. упр. пожарной охраны НКВД СССР 29.09.38—07.09.39.
Нач. Тайшетского лагеря НКВД для военнопленных 17.12.39—03.40.
Нач. Норильского ИТЛ НКВД 04.40—1941; зам. нач. Норильского комбината НКВД и ИТЛ ?—02.41; в резерве НКВД СССР 03.41—07.41.
Нач. опер. группы истребительного батальона НКВД, Карельский фронт 18.07.41—06.42.
Нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 30.05.42—10.42; представитель Центр. штаба партизанского движения в Карелии 10.42—04.43; нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 04.43—11.44; член Воен. совета Карельского фронта 1942—15.11.44.
Представитель уполн. СНК—СМ СССР по делам репатриации граждан СССР в Западной Германии 04.45—?; нач. Упр. по репатриации военнопленных и граждан Объединенных Наций СВАГ ?—11.47.
В резерве Гл. упр. кадров МВС СССР 11.47—02.48; на излечении в госпитале 02.48—08.48. Пенсионер с 08.1948. Звания: полковник 23.12.35; комбриг 31.08.38; генерал-майор 27.01.43. Награды: знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (V)» № 593; знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (XV)» 29.08.36; медаль «ХХ лет РККА» 22.02.38; орден Ленина; 2 ордена Красного Знамени. Примечание: 1 Постановлением Иркутской губ. ЧК от 21.05.1921 уволен из ВЧК без права работы в органах. Прик. ГПУ № 51 от 20.04.1922 это постановление отменено.
Секретарь следств. части реввоентрибунала 5 армии, Восточный фронт 09.19—10.20. В органах ВЧК—ОГПУ—НКВД: секретарь ОО 5 армии, нач. погран. отд. ОО 5 армии 10.20—09.211; нач. ОАЧ ОО Западно-Сибирского ВО 09.21—04.22; нач. ОАЧ Приморского губ. отд. ГПУ 04.22—09.23; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.23—09.24; курсант Высшей погран. школы ОГПУ СССР 09.24—09.25; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.25—17.07.26; нач. 58 Никольско-Уссурийского погран. отряда ОГПУ 17.07.26—17.07.30.
Нач. опер. отд. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; пом. нач. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; нач. инспекции войск ОГПУ ПП ОГПУ Западной обл. 01.03.32—04.34; нач. 33 Сочинского погран. отряда ОГПУ—НКВД 04.34—31.03.35.
Нач. УПВО УНКВД Калининской обл. 31.03.35—28.09.37.
Начальник УНКВД по Рязанской области (РУКОВОДИТЕЛЬ ТРОЙКИ) 28.09.37—22.05.38.
Нач. Гл. упр. пожарной охраны НКВД СССР 29.09.38—07.09.39.
Нач. Тайшетского лагеря НКВД для военнопленных 17.12.39—03.40.
Нач. Норильского ИТЛ НКВД 04.40—1941; зам. нач. Норильского комбината НКВД и ИТЛ ?—02.41; в резерве НКВД СССР 03.41—07.41.
Нач. опер. группы истребительного батальона НКВД, Карельский фронт 18.07.41—06.42.
Нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 30.05.42—10.42; представитель Центр. штаба партизанского движения в Карелии 10.42—04.43; нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 04.43—11.44; член Воен. совета Карельского фронта 1942—15.11.44.
Представитель уполн. СНК—СМ СССР по делам репатриации граждан СССР в Западной Германии 04.45—?; нач. Упр. по репатриации военнопленных и граждан Объединенных Наций СВАГ ?—11.47.
В резерве Гл. упр. кадров МВС СССР 11.47—02.48; на излечении в госпитале 02.48—08.48. Пенсионер с 08.1948. Звания: полковник 23.12.35; комбриг 31.08.38; генерал-майор 27.01.43. Награды: знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (V)» № 593; знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (XV)» 29.08.36; медаль «ХХ лет РККА» 22.02.38; орден Ленина; 2 ордена Красного Знамени. Примечание: 1 Постановлением Иркутской губ. ЧК от 21.05.1921 уволен из ВЧК без права работы в органах. Прик. ГПУ № 51 от 20.04.1922 это постановление отменено.
2 изображения, электронная копия
1. Декань. НКВД-МВД. К вопросу ответственности за террор.
Рязанский чекист Декань фигурирует 24 ноября 1941 года в качестве начальника 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области в акте на расстрел 35 человек в Рязани.
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
24 июля 1946 года рязанский чекист Декань, уже подполковник, начальник 1-го спецотдела управления МВД, фигурирует в качестве лица, подписавшего список "Репатриантов, работающих на территории Рязанской области и подлежащих направлению на работу в промышленность Литовской, Латвийской и Эстонской ССР в соответствии с приказом МВД СССР N 00336-46 года."
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
24 июля 1946 года рязанский чекист Декань, уже подполковник, начальник 1-го спецотдела управления МВД, фигурирует в качестве лица, подписавшего список "Репатриантов, работающих на территории Рязанской области и подлежащих направлению на работу в промышленность Литовской, Латвийской и Эстонской ССР в соответствии с приказом МВД СССР N 00336-46 года."
электронная копия
2. Нагрудный знак 10 лет ВЧК-ГПУ ("Юбилейный жетон").
17 декабря 1927 года приказом ОГПУ к 10- летнему юбилею органов безопасности был учрежден знак с профилем Ф.Э. Дзержинского на фоне красного знамени.
В промежутке между годовщинами в 1927 г. к 10-летнему юбилею ОГПУ был учрежден значок с профилем Дзержинского на фоне красного знамени. Наградным почетным знаком он не являлся, ибо не имел индивидуального номера на обороте и вручался без решения какого-либо центрального руководящего органа.
В Приказе ОГПУ №250а от 17 декабря 1927 г. он именовался «юбилейным жетоном» и местом его ношения был определен левый нагрудный карман, тогда как настоящие наградные знаки «Почетного работника ВЧК-ГПУ» V или XV годовщин, как и ордена СССР, носились до 1943 г. над левым нагрудным карманом (а не на самом кармане).
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".)
В промежутке между годовщинами в 1927 г. к 10-летнему юбилею ОГПУ был учрежден значок с профилем Дзержинского на фоне красного знамени. Наградным почетным знаком он не являлся, ибо не имел индивидуального номера на обороте и вручался без решения какого-либо центрального руководящего органа.
В Приказе ОГПУ №250а от 17 декабря 1927 г. он именовался «юбилейным жетоном» и местом его ношения был определен левый нагрудный карман, тогда как настоящие наградные знаки «Почетного работника ВЧК-ГПУ» V или XV годовщин, как и ордена СССР, носились до 1943 г. над левым нагрудным карманом (а не на самом кармане).
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".)
6 изображений, фотокопия, электронная копия
2. Вершинин Сергей Яковлевич. Рязанское УНКВД.
Вершинин Сергей Яковлевич, (1896, Симбирск — 04.09.1970, Москва). В числе прочего, несет персональную ответственность за репрессии и казни жителей Рязанской области. Родился в семье кузнеца. Русский. В КП с 03.19. Депутат Верховного Совета СССР 1 созыва. Образование: 4 класса церковно-приходского училища, Симбирск; ремесленное училище для сирот, Симбирск 1913. Подмастерье в ремесленном училище, Симбирск 09.13—06.17; рядовой химкоманды 96 пех. полка 06.17—12.17; подмастерье в ремесленном училище, Симбирск 12.17—09.19; рядовой.
Секретарь следств. части реввоентрибунала 5 армии, Восточный фронт 09.19—10.20. В органах ВЧК—ОГПУ—НКВД: секретарь ОО 5 армии, нач. погран. отд. ОО 5 армии 10.20—09.211; нач. ОАЧ ОО Западно-Сибирского ВО 09.21—04.22; нач. ОАЧ Приморского губ. отд. ГПУ 04.22—09.23; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.23—09.24; курсант Высшей погран. школы ОГПУ СССР 09.24—09.25; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.25—17.07.26; нач. 58 Никольско-Уссурийского погран. отряда ОГПУ 17.07.26—17.07.30.
Нач. опер. отд. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; пом. нач. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; нач. инспекции войск ОГПУ ПП ОГПУ Западной обл. 01.03.32—04.34; нач. 33 Сочинского погран. отряда ОГПУ—НКВД 04.34—31.03.35.
Нач. УПВО УНКВД Калининской обл. 31.03.35—28.09.37.
Начальник УНКВД по Рязанской области (РУКОВОДИТЕЛЬ ТРОЙКИ) 28.09.37—22.05.38.
Нач. Гл. упр. пожарной охраны НКВД СССР 29.09.38—07.09.39.
Нач. Тайшетского лагеря НКВД для военнопленных 17.12.39—03.40.
Нач. Норильского ИТЛ НКВД 04.40—1941; зам. нач. Норильского комбината НКВД и ИТЛ ?—02.41; в резерве НКВД СССР 03.41—07.41.
Нач. опер. группы истребительного батальона НКВД, Карельский фронт 18.07.41—06.42.
Нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 30.05.42—10.42; представитель Центр. штаба партизанского движения в Карелии 10.42—04.43; нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 04.43—11.44; член Воен. совета Карельского фронта 1942—15.11.44.
Представитель уполн. СНК—СМ СССР по делам репатриации граждан СССР в Западной Германии 04.45—?; нач. Упр. по репатриации военнопленных и граждан Объединенных Наций СВАГ ?—11.47.
В резерве Гл. упр. кадров МВС СССР 11.47—02.48; на излечении в госпитале 02.48—08.48. Пенсионер с 08.1948. Звания: полковник 23.12.35; комбриг 31.08.38; генерал-майор 27.01.43. Награды: знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (V)» № 593; знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (XV)» 29.08.36; медаль «ХХ лет РККА» 22.02.38; орден Ленина; 2 ордена Красного Знамени. Примечание: 1 Постановлением Иркутской губ. ЧК от 21.05.1921 уволен из ВЧК без права работы в органах. Прик. ГПУ № 51 от 20.04.1922 это постановление отменено.
Секретарь следств. части реввоентрибунала 5 армии, Восточный фронт 09.19—10.20. В органах ВЧК—ОГПУ—НКВД: секретарь ОО 5 армии, нач. погран. отд. ОО 5 армии 10.20—09.211; нач. ОАЧ ОО Западно-Сибирского ВО 09.21—04.22; нач. ОАЧ Приморского губ. отд. ГПУ 04.22—09.23; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.23—09.24; курсант Высшей погран. школы ОГПУ СССР 09.24—09.25; нач. 53 погран. отряда ОГПУ, станц.Даурия 09.25—17.07.26; нач. 58 Никольско-Уссурийского погран. отряда ОГПУ 17.07.26—17.07.30.
Нач. опер. отд. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; пом. нач. УПО и войск ГПУ ПП ОГПУ по Казахстану 17.07.30—01.03.32; нач. инспекции войск ОГПУ ПП ОГПУ Западной обл. 01.03.32—04.34; нач. 33 Сочинского погран. отряда ОГПУ—НКВД 04.34—31.03.35.
Нач. УПВО УНКВД Калининской обл. 31.03.35—28.09.37.
Начальник УНКВД по Рязанской области (РУКОВОДИТЕЛЬ ТРОЙКИ) 28.09.37—22.05.38.
Нач. Гл. упр. пожарной охраны НКВД СССР 29.09.38—07.09.39.
Нач. Тайшетского лагеря НКВД для военнопленных 17.12.39—03.40.
Нач. Норильского ИТЛ НКВД 04.40—1941; зам. нач. Норильского комбината НКВД и ИТЛ ?—02.41; в резерве НКВД СССР 03.41—07.41.
Нач. опер. группы истребительного батальона НКВД, Карельский фронт 18.07.41—06.42.
Нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 30.05.42—10.42; представитель Центр. штаба партизанского движения в Карелии 10.42—04.43; нач. штаба партизанского движения Карельского фронта 04.43—11.44; член Воен. совета Карельского фронта 1942—15.11.44.
Представитель уполн. СНК—СМ СССР по делам репатриации граждан СССР в Западной Германии 04.45—?; нач. Упр. по репатриации военнопленных и граждан Объединенных Наций СВАГ ?—11.47.
В резерве Гл. упр. кадров МВС СССР 11.47—02.48; на излечении в госпитале 02.48—08.48. Пенсионер с 08.1948. Звания: полковник 23.12.35; комбриг 31.08.38; генерал-майор 27.01.43. Награды: знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (V)» № 593; знак «Почетный работник ВЧК—ГПУ (XV)» 29.08.36; медаль «ХХ лет РККА» 22.02.38; орден Ленина; 2 ордена Красного Знамени. Примечание: 1 Постановлением Иркутской губ. ЧК от 21.05.1921 уволен из ВЧК без права работы в органах. Прик. ГПУ № 51 от 20.04.1922 это постановление отменено.
2 изображения, электронная копия
3. Большой террор. 1937 - 1938. Краткая хроника.
Хроника базируется, преимущественно, на документах ЦК ВКП(б) и НКВД СССР — прежде всего на директивах, регламентировавших динамику репрессий, их идеологические, количественные и процессуальные параметры. Составители: московские историки Рогинский Арсений Борисович, Охотин Никита Глебович.
См. полный текст в прилагаемом PDF-файле.
См. полный текст в прилагаемом PDF-файле.
1 изображение, электронная копия
3. Нагрудный почетный знак 15 лет ВЧК-ГПУ. "Почетный работник ВЧК–ГПУ"
Знак «Почетного работника ВЧК-ГПУ» XV годовщины был учрежден Приказом ОГПУ №1087 от 23 ноября 1932 г.
Как и предыдущий знак (V годовщины) он присваивался за «выдающиеся заслуги», но при этом оговаривался стаж службы претендента в органах или войсках ОГПУ — не меньше 10 лет.
Впрочем, этот критерий строго не соблюдался, и в последующие годы почетный знак порой вручался и партийным выдвиженцам, недавно попавшим в «органы» (например, в 1938 г. знаком были награждены В.Е.Цесарский и И.И.Шапиро, пришедшие на руководящую работу в НКВД в 1936 г. вслед за Ежовым).
Кавалеры почетного знака XV годовщины именовались так же, как и кавалеры предыдущего знака — «Почетный работник ВЧК-ГПУ», незначительно различались лишь сами знаки — цифрами годовщин.
Разумеется, сохранялась (и это оговаривалось в Приказе ОГПУ от 23 ноября 1932 г.) вся система привилегий для кавалеров нового знака.
Правда, со временем привилегии постепенно отменяли. Так в 1933 г. была отменена ежемесячная 30-рублевая добавка к зарплате, в 1935 г. отменили льготное исчисление пенсии и право обязательного перевода на пенсию по линии ОГПУ, в 1937 г. отменили сначала право ношения чекистской формы после увольнения, а затем и право беспрепятственного входа во все здания органов госбезопасности (новому наркому Ежову, видимо, не нравилось, что подозрительные «Почетные чекисты», давно уволенные из системы, болтаются под ногами и мешают работать).
В итоге из всех привилегий остались: право на хранение и ношение оружия и право на сохранение после увольнения жилой площади в ведомственных домах НКВД.
Знак XV годовщины присваивался приказами по ОГПУ-НКВД и вручался вплоть до 1940 г.
Всего было вручено немногим более 3.000 знаков. К каждому знаку полагалась почетная грамота — наподобие орденской книжки (первоначально в обложке из кожи с оттиском изображения знака), в которой были вписаны: имя награжденного, дата и номер приказа о награждении, номер самого знака. Все это скреплялось подписью Председателя ОГПУ (Наркома ВД).
Знак на оборотной стороне имел выгравированный номер, который должен был соответствовать указанному в грамоте.
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".)
Как и предыдущий знак (V годовщины) он присваивался за «выдающиеся заслуги», но при этом оговаривался стаж службы претендента в органах или войсках ОГПУ — не меньше 10 лет.
Впрочем, этот критерий строго не соблюдался, и в последующие годы почетный знак порой вручался и партийным выдвиженцам, недавно попавшим в «органы» (например, в 1938 г. знаком были награждены В.Е.Цесарский и И.И.Шапиро, пришедшие на руководящую работу в НКВД в 1936 г. вслед за Ежовым).
Кавалеры почетного знака XV годовщины именовались так же, как и кавалеры предыдущего знака — «Почетный работник ВЧК-ГПУ», незначительно различались лишь сами знаки — цифрами годовщин.
Разумеется, сохранялась (и это оговаривалось в Приказе ОГПУ от 23 ноября 1932 г.) вся система привилегий для кавалеров нового знака.
Правда, со временем привилегии постепенно отменяли. Так в 1933 г. была отменена ежемесячная 30-рублевая добавка к зарплате, в 1935 г. отменили льготное исчисление пенсии и право обязательного перевода на пенсию по линии ОГПУ, в 1937 г. отменили сначала право ношения чекистской формы после увольнения, а затем и право беспрепятственного входа во все здания органов госбезопасности (новому наркому Ежову, видимо, не нравилось, что подозрительные «Почетные чекисты», давно уволенные из системы, болтаются под ногами и мешают работать).
В итоге из всех привилегий остались: право на хранение и ношение оружия и право на сохранение после увольнения жилой площади в ведомственных домах НКВД.
Знак XV годовщины присваивался приказами по ОГПУ-НКВД и вручался вплоть до 1940 г.
Всего было вручено немногим более 3.000 знаков. К каждому знаку полагалась почетная грамота — наподобие орденской книжки (первоначально в обложке из кожи с оттиском изображения знака), в которой были вписаны: имя награжденного, дата и номер приказа о награждении, номер самого знака. Все это скреплялось подписью Председателя ОГПУ (Наркома ВД).
Знак на оборотной стороне имел выгравированный номер, который должен был соответствовать указанному в грамоте.
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".)
4 изображения, электронная копия
4. "1937-й и современность". Тезисы Международного историко-просветительского и правозащитного общества "Мемориал".
"... Коммунистическая диктатура всегда – и до, и после 1937 года – сопровождалась политическими репрессиями. Однако именно Тридцать Седьмой стал в памяти людей зловещим символом системы массовых убийств, организуемых и проводимых государственной властью. По-видимому, это случилось из-за того, что Большому Террору были присущи некоторые из ряда вон выходящие черты, предопределившие его особое место в истории и то огромное влияние, которое он оказал — и продолжает оказывать — на судьбы нашей страны..."
См. также текст в прилагаемом PDF-файле.
* * *
Тезисы «Мемориала»
Семьдесят лет назад, по решению высших партийных органов, в СССР развернулась очередная кровавая «чистка», длившаяся почти два года. В исторической публицистике эта репрессивная кампания нередко именуется «Большим Террором»; в народе же ее называют просто — «Тридцать Седьмой».
Коммунистическая диктатура всегда – и до, и после 1937 года – сопровождалась политическими репрессиями. Однако именно Тридцать Седьмой стал в памяти людей зловещим символом системы массовых убийств, организуемых и проводимых государственной властью.
По-видимому, это случилось из-за того, что Большому Террору были присущи некоторые из ряда вон выходящие черты, предопределившие его особое место в истории и то огромное влияние, которое он оказал — и продолжает оказывать — на судьбы нашей страны.
Тридцать Седьмой — это гигантский масштаб репрессий, охвативших все регионы и все без исключения слои общества, от высшего руководства страны до бесконечно далеких от политики крестьян и рабочих. В течение 1937–1938 по политическим обвинениям было арестовано более 1,7 миллиона человек.
А вместе с жертвами депортаций и осужденными «социально вредными элементами» число репрессированных переваливает за два миллиона.
Это невероятная жестокость приговоров: более 700 тысяч арестованных были казнены.
Это беспрецедентная плановость террористических «спецопераций». Вся кампания была тщательно продумана заранее высшим политическим руководством СССР и проходила под его постоянным контролем.
В секретных приказах НКВД определялись сроки проведения отдельных операций, группы и категории населения, подлежавшие «чистке», а также «лимиты» — плановые цифры арестов и расстрелов по каждому региону. Любые изменения, любые «инициативы снизу» должны были согласовываться с Москвой и получать ее одобрение.
Но для основной массы населения, незнакомой с содержанием приказов, логика арестов казалась загадочной и необъяснимой, не вяжущейся со здравым смыслом. В глазах современников Большой Террор выглядел гигантской лотереей. Почти мистическая непостижимость происходящего наводила особенный ужас и порождала у миллионов людей неуверенность в собственной судьбе.
Репрессии основательно затронули в частности, представителей новых советских элит: политической, военной, хозяйственной. Расправа с людьми, имена которых были известны всей стране (именно о них в первую очередь сообщали газеты) и в лояльности которых не было никаких причин сомневаться, увеличивала панику и усугубляла массовый психоз.
Впоследствии родился даже миф о том, что Большой Террор будто бы был направлен исключительно против старых большевиков и партийно-государственной верхушки. На самом деле подавляющее большинство арестованных и расстрелянных были простыми советскими гражданами, беспартийными и ни к каким элитам не принадлежащими.
Тридцать Седьмой — это неизвестные мировой истории масштабы фальсификации обвинений. В 1937–1938 вероятность ареста определялась, главным образом, принадлежностью к какой-либо категории населения, указанной в одном из «оперативных приказов» НКВД, или связями — служебными, родственными, дружескими — с людьми, арестованными ранее.
Формулирование индивидуальной «вины» было заботой следователей. Поэтому сотням и сотням тысяч арестованных предъявлялись фантастические обвинения в «контрреволюционных заговорах», «шпионаже», «подготовке к террористическим актам», «диверсиях» и т.п.
Тридцать Седьмой — это возрождение в ХХ веке норм средневекового инквизиционного процесса, со всей его традиционной атрибутикой: заочностью (в подавляющем большинстве случаев) квазисудебной процедуры, отсутствием защиты, фактическим объединением в рамках одного ведомства ролей следователя, обвинителя, судьи и палача.
Вновь, как во времена инквизиции, главным доказательством стало ритуальное «признание своей вины» самим подследственным.
Стремление добиться такого признания, в сочетании с произвольностью и фантастичностью обвинений, привели к массовому применению пыток; летом 1937-го пытки были официально санкционированы и рекомендованы как метод ведения следствия.
Тридцать Седьмой — это чрезвычайный и закрытый характер судопроизводства. Это тайна, окутавшая отправление «правосудия», это непроницаемая секретность вокруг расстрельных полигонов и мест захоронений казненных.
Это систематическая многолетняя официальная ложь о судьбах расстрелянных: сначала — о мифических «лагерях без права переписки», затем — о кончине, наступившей будто бы от болезни, с указанием фальшивых даты и места смерти.
Тридцать Седьмой — это круговая порука, которой сталинское руководство старалось повязать весь народ. По всей стране проходили собрания, на которых людей заставляли бурно аплодировать публичной лжи о разоблаченных и обезвреженных «врагах народа».
Детей вынуждали отрекаться от арестованных родителей, жен — от мужей.
Это миллионы разбитых семей. Это зловещая аббревиатура «ЧСИР» — «член семьи изменника Родины», которая сама по себе явилась приговором к заключению в специальные лагеря для двадцати тысяч вдов, чьи мужья были казнены по решению Военной Коллегии Верховного Суда.
Это сотни тысяч «сирот Тридцать Седьмого» — людей с украденным детством и изломанной юностью.
Это окончательная девальвация ценности человеческой жизни и свободы.
Это культ чекизма, романтизация насилия, обожествление идола государства.
Это эпоха полного смещения в народном сознании всех правовых понятий.
Наконец, Тридцать Седьмой — это фантастическое сочетание вакханалии террора с безудержной пропагандистской кампанией, восхваляющей самую совершенную в мире советскую демократию, самую демократическую в мире советскую Конституцию, великие свершения и трудовые подвиги советского народа.
Именно в 1937 году окончательно сформировалась характерная черта советского общества — двоемыслие, следствие раздвоения реальности, навязанного пропагандой общественному и индивидуальному сознанию.
И сейчас, семьдесят лет спустя, в стереотипах общественной жизни и государственной политики России и других стран, возникших на развалинах СССР, явственно различимо пагубное влияние как самой катастрофы 1937–1938 гг., так и всей той системы государственного насилия, символом и квинтэссенцией которого стали эти годы.
Эта катастрофа вошла в массовое и индивидуальное подсознание, покалечила психологию людей, обострила застарелые болезни нашего менталитета, унаследованные еще от Российской империи, породила новые опасные комплексы.
Ощущение ничтожности человеческой жизни и свободы перед истуканом Власти — это непреодоленный опыт Большого Террора.
Привычка к «управляемому правосудию», правоохранительные органы, подчиняющие свою деятельность не норме закона, а велениям начальства, — это очевидное наследие Большого Террора.
Имитация демократического процесса при одновременном выхолащивании основных демократических институций и открытом пренебрежении правами и свободами человека, нарушения Конституции, совершаемые под аккомпанемент клятв в незыблемой верности конституционному порядку, — это общественная модель, которая впервые была успешно опробована именно в период Большого Террора.
Рефлекторная неприязнь сегодняшнего бюрократического аппарата к независимой общественной активности, непрекращающиеся попытки поставить ее под жесткий государственный контроль, — это тоже итог Большого Террора, когда большевистский режим поставил последнюю точку в многолетней истории своей борьбы с гражданским обществом.
К 1937 все коллективные формы общественной жизни в СССР — культурной, научной, религиозной, социальной и т.п., не говоря уже о политической, — были уже ликвидированы или подменены имитациями, муляжами; после этого людей можно было уничтожать поодиночке, заодно искореняя из общественного сознания представления о независимости, гражданской ответственности и человеческой солидарности.
Воскрешение в современной российской политике старой концепции «враждебного окружения» — идеологической базы и пропагандистского обеспечения Большого Террора, подозрительность и враждебность ко всему зарубежному, истерический поиск «врагов» за рубежом и «пятой колонны» внутри страны и другие сталинские идеологические шаблоны, обретающие второе рождение в новом политическом контексте — все это свидетельства непреодоленного наследия Тридцать Седьмого в нашей политической и общественной жизни.
Легкость, с которой в нашем обществе возникают и расцветают национализм и ксенофобия, несомненно унаследована нами в том числе и от «национальных спецопераций» 1937–1938, и от депортаций в годы войны целых народов, обвиненных в предательстве, и от «борьбы с космополитизмом», «дела врачей» и сопутствующих всему этому пропагандистских кампаний.
Интеллектуальный конформизм, боязнь всякой «инакости», отсутствие привычки к свободному и независимому мышлению, податливость ко лжи, — это во многом результат Большого Террора.
Безудержный цинизм — оборотная сторона двоемыслия, волчья лагерная мораль («умри ты сегодня, а я завтра»), утрата традиционных семейных ценностей — и этими нашими бедами мы в большой мере обязаны школе Большого Террора, школе ГУЛАГа.
Катастрофическая разобщенность людей, стадность, подменившая коллективизм, острый дефицит человеческой солидарности, — все это результат репрессий, депортаций, насильственных переселений, результат Большого Террора, целью которого ведь и была раздробление общества на атомы, превращение народа в «население», в толпу, которой легко и просто управлять.
Разумеется, сегодня наследие Большого Террора не воплощается и вряд ли может воплотиться в массовые аресты — мы живем в совершенно другую эпоху.
Но это наследие, не осмысленное обществом, и, стало быть, не преодоленное им, легко может стать «скелетом в шкафу», проклятием нынешнего и будущих поколений, прорывающимся наружу то государственной манией величия, то вспышками шпиономании, то рецидивами репрессивной политики.
Что требуется сделать для осмысления и преодоления разрушительного опыта Тридцать Седьмого?
Последние полтора десятилетия показали, что необходимо публичное рассмотрение политического террора советского периода с правовых позиций.
Террористической политике тогдашних руководителей страны, и, прежде всего, генерального идеолога и верховного организатора террора — Иосифа Сталина, конкретным преступлениям, ими совершенным, необходимо дать ясную юридическую оценку.
Только такая оценка может стать точкой отсчета, краеугольным камнем правового и исторического сознания, фундаментом для дальнейшей работы с прошлым.
В противном случае отношение общества к событиям эпохи террора неизбежно будет колебаться в зависимости от изменений политической конъюнктуры, а призрак сталинизма — периодически воскресать и оборачиваться то бюстами диктатора на улицах наших городов, то рецидивами сталинской политической практики в нашей жизни.
Вероятно, для проведения полноценного разбирательства следовало бы создать специальный судебный орган — указывать на прецеденты в мировой юридической практике излишне.
К сожалению, пока что налицо противоположная тенденция: в 2005 Государственная Дума Российской Федерации исключила из преамбулы Закона о реабилитации 1991 года единственное в российском законодательстве упоминание о «моральном ущербе», причиненном жертвам террора.
Нет нужды вдаваться в нравственную и политическую оценку этого шага — она очевидна. Необходимо просто вернуть слова о моральном ущербе в текст Закона. Это надо сделать не только во имя памяти погибших, но и ради самоуважения.
Это надо сделать и для того, чтобы загладить оскорбление, нанесенное нескольким десяткам тысяч глубоких стариков — выжившим узникам Гулага, и сотням тысяч родственников жертв террора.
Однако правовая оценка террора — это важный, но недостаточный шаг.
Необходимо обеспечить благоприятные условия для продолжения и расширения исследовательской работы по истории государственного террора в СССР.
Для этого нужно, прежде всего, снять все ныне действующие искусственные и необоснованные ограничения доступа к архивным материалам, связанным с политическими репрессиями.
Необходимо сделать современное историческое знание об эпохе террора общим достоянием: создать, наконец, школьные и вузовские учебники истории, в которых теме политических репрессий и, в частности, Большому Террору, было бы уделено место, соответствующее их историческому значению.
История советского террора должна стать не только обязательной и значительной частью школьного образования, но и объектом серьезных усилий в области народного просвещения в самом широком смысле слова.
Необходимы просветительные и культурные программы, посвященные этой теме, на государственных каналах телевидения, необходима государственная поддержка издательским проектам по выпуску научной, просветительной, мемуарной литературы, посвященной эпохе террора.
Необходимо создать общенациональный Музей истории государственного террора, соответствующий по своему статусу и уровню масштабам трагедии, и сделать его методическим и научным центром музейной работы по этой теме.
История террора и Гулага должна быть представлена во всех исторических и краеведческих музеях страны, так, как это делается, например, в отношении другой грандиозной исторической трагедии — Великой Отечественной войны.
Необходимо, наконец, воздвигнуть в Москве общенациональный памятник погибшим, который был бы поставлен государством и от имени государства.
Такой памятник нам обещают вот уже 45 лет; пора бы и выполнить обещание.
Но этого мало: надо, чтобы памятники жертвам террора встали по всей стране. К сожалению, во многих городах дело увековечения памяти жертв до сих пор не двинулось дальше закладных камней, установленных 15-18 лет назад.
В стране должны появиться памятные знаки и мемориальные доски, которые отмечали бы места, связанные с инфраструктурой террора: сохранившиеся здания следственных и пересыльных тюрем, политизоляторов, управлений НКВД и Гулага и т.п.
Памятные знаки, указатели и информационные щиты следует установить также в местах дислокации больших лагерных комплексов, на предприятиях, созданных трудом узников, на дорогах, ведущих к сохранившимся руинам лагерных зон.
Необходимо убрать из названий улиц и площадей, да и из названий населенных пунктов, имена государственных деятелей — организаторов и активных участников террора.
Топонимика не может больше оставаться зоной увековечения памяти преступников.
Необходима государственная программа подготовки и издания во всех субъектах Российской Федерации Книг памяти жертв политических репрессий. Сейчас такие Книги памяти выпущены только в части регионов России.
По приблизительным подсчетам, совокупный список имен, перечисленных в этих книгах, охватывает на сегодняшний день не более 20% от общего числа людей, подвергшихся политическим репрессиям.
Срочно необходимо разработать и осуществить общероссийскую или даже межгосударственную программу поиска и мемориализации мест захоронений жертв террора.
Это проблема не столько образовательная и просветительская, сколько нравственная.
На территории бывшего СССР — многие сотни расстрельных рвов и братских могил, где тайно закапывали казненных, тысячи лагерных и спецпоселенческих кладбищ, разрушенных, полуразрушенных и таких, от которых остались лишь следы; от тысяч кладбищ уже и следов не осталось.
Все это способствовало бы восстановлению памяти об одной из крупнейших гуманитарных катастроф ХХ века и помогло бы выработать устойчивый иммунитет к тоталитарным стереотипам.
Сказанное выше относится, в первую очередь, к России, — правопреемнику СССР, самой большой из бывших советских республик, стране, в столице которой располагался центр разработки и запуска террористических кампаний, управления механизмами террора, на территории которой находилась основная часть империи ГУЛАГа.
Однако, очень многое из того, что должно быть сделано, должно делаться на всем пространстве бывшего СССР, лучше всего — совместными усилиями наших стран.
История террора понимается и трактуется в сегодняшних пост-советских государствах по-разному. Это естественно.
Но принципиально важно, чтобы из этой разности возник диалог. Диалог национальных памятей — важная и необходимая часть осмысления исторической правды; плохо лишь, когда он превращается в перебранку, в попытки снять историческую (и, стало быть, гражданскую) ответственность с себя и переложить ее на «другого».
К сожалению, очень часто именно история советского террора становится инструментом сиюминутных межгосударственных политических разборок, а честная совместная работа с общим прошлым подменяется выставлением перечней взаимных обид, счетов и претензий.
Поэтому развернутая комплексная программа, посвященная трагическому опыту прошлого, должна быть, скорее всего, международной и межгосударственной.
Это касается и исторических исследований, и выпуска Книг памяти, и мемориализации мест захоронений, и многого другого — может быть, даже и подготовки школьных учебников.
Память о терроре — это общая память наших народов.
Эта память не разъединяет, а объединяет нас — еще и потому, что это ведь не только память о преступлениях, но и память о совместном противостоянии машине убийств, память об интернациональной солидарности и человеческой взаимопомощи.
Конечно, память о прошлом формируется не Указами и постановлениями правительств.
Судьбы исторической памяти могут определиться лишь в широкой общественной дискуссии. Чем дальше, тем более очевидной становится острая необходимость в такой дискуссии.
В осмыслении Большого Террора и, шире, всего опыта советской истории, нуждается не только Россия и не только страны, входившие в СССР или в состав «социалистического лагеря».
В таком обсуждении нуждается все страны и народы, все человечество, ибо события Большого Террора наложили отпечаток не только на советскую, но и на всемирную историю.
Гулаг, Колыма, Тридцать Седьмой — такие же символы ХХ века, как Освенцим и Хиросима.
Они выходят за пределы исторической судьбы СССР или России и становятся свидетельством хрупкости и неустойчивости человеческой цивилизации, относительности завоеваний прогресса, предупреждением о возможности будущих катастрофических рецидивов варварства.
Поэтому дискуссия о Большом Терроре должна также выйти за рамки национальной проблематики; подобно некоторым из названных выше гуманитарных катастроф, она должна стать предметом общечеловеческой рефлексии.
Но инициатором и средоточием этой дискуссии обязана стать, разумеется, общественная мысль в странах, которые входили в состав СССР, в первую очередь — в России.
К сожалению, именно в России готовность общества узнать и принять правду о своей истории, казавшаяся в конце 1980-х достаточно высокой, сменилась в 1990-е безразличием, апатией и нежеланием «копаться в прошлом».
Есть и силы, прямо заинтересованные в том, чтобы никаких дискуссий на эти темы больше не было.
И в общественном сознании, и в государственной политике усиливаются тенденции, отнюдь не способствующие свободному и прямому разговору о нашей недавней истории.
Эти тенденции нашли свое выражение в официальной, хотя и не всегда четко формулируемой концепции отечественной истории исключительно как «нашего славного прошлого».
Нам говорят, что актуализация памяти о преступлениях, совершенных государством в прошлом, препятствует национальной консолидации (или, выражаясь языком тоталитарной эпохи, «подрывает морально-политическое единство советского народа»).
Нам говорят, что эта память наносит ущерб процессу национального возрождения.
Нам говорят, что мы должны помнить, в первую очередь, о героических достижениях и подвигах народа во имя великой и вечной Державы.
Нам говорят, что народ не хочет иной памяти, отвергает ее.
И в самом деле, значительной части наших сограждан легче принять удобные успокоительные мифы, чем трезво взглянуть на свою трагическую историю и осмыслить ее во имя будущего.
Мы понимаем, почему это так: честное осмысление прошлого возлагает на плечи ныне живущих поколений огромную и непривычную тяжесть исторической и гражданской ответственности.
Но мы уверены: без принятия на себя этого, в самом деле – тяжелейшего, груза ответственности за прошлое у нас не будет никакой национальной консолидации и никакого возрождения.
В канун одной из самых страшных годовщин нашей общей истории «Мемориал» призывает всех, кому дорого будущее наших стран и народов, пристально вглядеться в прошлое и постараться понять его уроки.
Международное общество Мемориал.
См. также текст в прилагаемом PDF-файле.
* * *
Тезисы «Мемориала»
Семьдесят лет назад, по решению высших партийных органов, в СССР развернулась очередная кровавая «чистка», длившаяся почти два года. В исторической публицистике эта репрессивная кампания нередко именуется «Большим Террором»; в народе же ее называют просто — «Тридцать Седьмой».
Коммунистическая диктатура всегда – и до, и после 1937 года – сопровождалась политическими репрессиями. Однако именно Тридцать Седьмой стал в памяти людей зловещим символом системы массовых убийств, организуемых и проводимых государственной властью.
По-видимому, это случилось из-за того, что Большому Террору были присущи некоторые из ряда вон выходящие черты, предопределившие его особое место в истории и то огромное влияние, которое он оказал — и продолжает оказывать — на судьбы нашей страны.
Тридцать Седьмой — это гигантский масштаб репрессий, охвативших все регионы и все без исключения слои общества, от высшего руководства страны до бесконечно далеких от политики крестьян и рабочих. В течение 1937–1938 по политическим обвинениям было арестовано более 1,7 миллиона человек.
А вместе с жертвами депортаций и осужденными «социально вредными элементами» число репрессированных переваливает за два миллиона.
Это невероятная жестокость приговоров: более 700 тысяч арестованных были казнены.
Это беспрецедентная плановость террористических «спецопераций». Вся кампания была тщательно продумана заранее высшим политическим руководством СССР и проходила под его постоянным контролем.
В секретных приказах НКВД определялись сроки проведения отдельных операций, группы и категории населения, подлежавшие «чистке», а также «лимиты» — плановые цифры арестов и расстрелов по каждому региону. Любые изменения, любые «инициативы снизу» должны были согласовываться с Москвой и получать ее одобрение.
Но для основной массы населения, незнакомой с содержанием приказов, логика арестов казалась загадочной и необъяснимой, не вяжущейся со здравым смыслом. В глазах современников Большой Террор выглядел гигантской лотереей. Почти мистическая непостижимость происходящего наводила особенный ужас и порождала у миллионов людей неуверенность в собственной судьбе.
Репрессии основательно затронули в частности, представителей новых советских элит: политической, военной, хозяйственной. Расправа с людьми, имена которых были известны всей стране (именно о них в первую очередь сообщали газеты) и в лояльности которых не было никаких причин сомневаться, увеличивала панику и усугубляла массовый психоз.
Впоследствии родился даже миф о том, что Большой Террор будто бы был направлен исключительно против старых большевиков и партийно-государственной верхушки. На самом деле подавляющее большинство арестованных и расстрелянных были простыми советскими гражданами, беспартийными и ни к каким элитам не принадлежащими.
Тридцать Седьмой — это неизвестные мировой истории масштабы фальсификации обвинений. В 1937–1938 вероятность ареста определялась, главным образом, принадлежностью к какой-либо категории населения, указанной в одном из «оперативных приказов» НКВД, или связями — служебными, родственными, дружескими — с людьми, арестованными ранее.
Формулирование индивидуальной «вины» было заботой следователей. Поэтому сотням и сотням тысяч арестованных предъявлялись фантастические обвинения в «контрреволюционных заговорах», «шпионаже», «подготовке к террористическим актам», «диверсиях» и т.п.
Тридцать Седьмой — это возрождение в ХХ веке норм средневекового инквизиционного процесса, со всей его традиционной атрибутикой: заочностью (в подавляющем большинстве случаев) квазисудебной процедуры, отсутствием защиты, фактическим объединением в рамках одного ведомства ролей следователя, обвинителя, судьи и палача.
Вновь, как во времена инквизиции, главным доказательством стало ритуальное «признание своей вины» самим подследственным.
Стремление добиться такого признания, в сочетании с произвольностью и фантастичностью обвинений, привели к массовому применению пыток; летом 1937-го пытки были официально санкционированы и рекомендованы как метод ведения следствия.
Тридцать Седьмой — это чрезвычайный и закрытый характер судопроизводства. Это тайна, окутавшая отправление «правосудия», это непроницаемая секретность вокруг расстрельных полигонов и мест захоронений казненных.
Это систематическая многолетняя официальная ложь о судьбах расстрелянных: сначала — о мифических «лагерях без права переписки», затем — о кончине, наступившей будто бы от болезни, с указанием фальшивых даты и места смерти.
Тридцать Седьмой — это круговая порука, которой сталинское руководство старалось повязать весь народ. По всей стране проходили собрания, на которых людей заставляли бурно аплодировать публичной лжи о разоблаченных и обезвреженных «врагах народа».
Детей вынуждали отрекаться от арестованных родителей, жен — от мужей.
Это миллионы разбитых семей. Это зловещая аббревиатура «ЧСИР» — «член семьи изменника Родины», которая сама по себе явилась приговором к заключению в специальные лагеря для двадцати тысяч вдов, чьи мужья были казнены по решению Военной Коллегии Верховного Суда.
Это сотни тысяч «сирот Тридцать Седьмого» — людей с украденным детством и изломанной юностью.
Это окончательная девальвация ценности человеческой жизни и свободы.
Это культ чекизма, романтизация насилия, обожествление идола государства.
Это эпоха полного смещения в народном сознании всех правовых понятий.
Наконец, Тридцать Седьмой — это фантастическое сочетание вакханалии террора с безудержной пропагандистской кампанией, восхваляющей самую совершенную в мире советскую демократию, самую демократическую в мире советскую Конституцию, великие свершения и трудовые подвиги советского народа.
Именно в 1937 году окончательно сформировалась характерная черта советского общества — двоемыслие, следствие раздвоения реальности, навязанного пропагандой общественному и индивидуальному сознанию.
И сейчас, семьдесят лет спустя, в стереотипах общественной жизни и государственной политики России и других стран, возникших на развалинах СССР, явственно различимо пагубное влияние как самой катастрофы 1937–1938 гг., так и всей той системы государственного насилия, символом и квинтэссенцией которого стали эти годы.
Эта катастрофа вошла в массовое и индивидуальное подсознание, покалечила психологию людей, обострила застарелые болезни нашего менталитета, унаследованные еще от Российской империи, породила новые опасные комплексы.
Ощущение ничтожности человеческой жизни и свободы перед истуканом Власти — это непреодоленный опыт Большого Террора.
Привычка к «управляемому правосудию», правоохранительные органы, подчиняющие свою деятельность не норме закона, а велениям начальства, — это очевидное наследие Большого Террора.
Имитация демократического процесса при одновременном выхолащивании основных демократических институций и открытом пренебрежении правами и свободами человека, нарушения Конституции, совершаемые под аккомпанемент клятв в незыблемой верности конституционному порядку, — это общественная модель, которая впервые была успешно опробована именно в период Большого Террора.
Рефлекторная неприязнь сегодняшнего бюрократического аппарата к независимой общественной активности, непрекращающиеся попытки поставить ее под жесткий государственный контроль, — это тоже итог Большого Террора, когда большевистский режим поставил последнюю точку в многолетней истории своей борьбы с гражданским обществом.
К 1937 все коллективные формы общественной жизни в СССР — культурной, научной, религиозной, социальной и т.п., не говоря уже о политической, — были уже ликвидированы или подменены имитациями, муляжами; после этого людей можно было уничтожать поодиночке, заодно искореняя из общественного сознания представления о независимости, гражданской ответственности и человеческой солидарности.
Воскрешение в современной российской политике старой концепции «враждебного окружения» — идеологической базы и пропагандистского обеспечения Большого Террора, подозрительность и враждебность ко всему зарубежному, истерический поиск «врагов» за рубежом и «пятой колонны» внутри страны и другие сталинские идеологические шаблоны, обретающие второе рождение в новом политическом контексте — все это свидетельства непреодоленного наследия Тридцать Седьмого в нашей политической и общественной жизни.
Легкость, с которой в нашем обществе возникают и расцветают национализм и ксенофобия, несомненно унаследована нами в том числе и от «национальных спецопераций» 1937–1938, и от депортаций в годы войны целых народов, обвиненных в предательстве, и от «борьбы с космополитизмом», «дела врачей» и сопутствующих всему этому пропагандистских кампаний.
Интеллектуальный конформизм, боязнь всякой «инакости», отсутствие привычки к свободному и независимому мышлению, податливость ко лжи, — это во многом результат Большого Террора.
Безудержный цинизм — оборотная сторона двоемыслия, волчья лагерная мораль («умри ты сегодня, а я завтра»), утрата традиционных семейных ценностей — и этими нашими бедами мы в большой мере обязаны школе Большого Террора, школе ГУЛАГа.
Катастрофическая разобщенность людей, стадность, подменившая коллективизм, острый дефицит человеческой солидарности, — все это результат репрессий, депортаций, насильственных переселений, результат Большого Террора, целью которого ведь и была раздробление общества на атомы, превращение народа в «население», в толпу, которой легко и просто управлять.
Разумеется, сегодня наследие Большого Террора не воплощается и вряд ли может воплотиться в массовые аресты — мы живем в совершенно другую эпоху.
Но это наследие, не осмысленное обществом, и, стало быть, не преодоленное им, легко может стать «скелетом в шкафу», проклятием нынешнего и будущих поколений, прорывающимся наружу то государственной манией величия, то вспышками шпиономании, то рецидивами репрессивной политики.
Что требуется сделать для осмысления и преодоления разрушительного опыта Тридцать Седьмого?
Последние полтора десятилетия показали, что необходимо публичное рассмотрение политического террора советского периода с правовых позиций.
Террористической политике тогдашних руководителей страны, и, прежде всего, генерального идеолога и верховного организатора террора — Иосифа Сталина, конкретным преступлениям, ими совершенным, необходимо дать ясную юридическую оценку.
Только такая оценка может стать точкой отсчета, краеугольным камнем правового и исторического сознания, фундаментом для дальнейшей работы с прошлым.
В противном случае отношение общества к событиям эпохи террора неизбежно будет колебаться в зависимости от изменений политической конъюнктуры, а призрак сталинизма — периодически воскресать и оборачиваться то бюстами диктатора на улицах наших городов, то рецидивами сталинской политической практики в нашей жизни.
Вероятно, для проведения полноценного разбирательства следовало бы создать специальный судебный орган — указывать на прецеденты в мировой юридической практике излишне.
К сожалению, пока что налицо противоположная тенденция: в 2005 Государственная Дума Российской Федерации исключила из преамбулы Закона о реабилитации 1991 года единственное в российском законодательстве упоминание о «моральном ущербе», причиненном жертвам террора.
Нет нужды вдаваться в нравственную и политическую оценку этого шага — она очевидна. Необходимо просто вернуть слова о моральном ущербе в текст Закона. Это надо сделать не только во имя памяти погибших, но и ради самоуважения.
Это надо сделать и для того, чтобы загладить оскорбление, нанесенное нескольким десяткам тысяч глубоких стариков — выжившим узникам Гулага, и сотням тысяч родственников жертв террора.
Однако правовая оценка террора — это важный, но недостаточный шаг.
Необходимо обеспечить благоприятные условия для продолжения и расширения исследовательской работы по истории государственного террора в СССР.
Для этого нужно, прежде всего, снять все ныне действующие искусственные и необоснованные ограничения доступа к архивным материалам, связанным с политическими репрессиями.
Необходимо сделать современное историческое знание об эпохе террора общим достоянием: создать, наконец, школьные и вузовские учебники истории, в которых теме политических репрессий и, в частности, Большому Террору, было бы уделено место, соответствующее их историческому значению.
История советского террора должна стать не только обязательной и значительной частью школьного образования, но и объектом серьезных усилий в области народного просвещения в самом широком смысле слова.
Необходимы просветительные и культурные программы, посвященные этой теме, на государственных каналах телевидения, необходима государственная поддержка издательским проектам по выпуску научной, просветительной, мемуарной литературы, посвященной эпохе террора.
Необходимо создать общенациональный Музей истории государственного террора, соответствующий по своему статусу и уровню масштабам трагедии, и сделать его методическим и научным центром музейной работы по этой теме.
История террора и Гулага должна быть представлена во всех исторических и краеведческих музеях страны, так, как это делается, например, в отношении другой грандиозной исторической трагедии — Великой Отечественной войны.
Необходимо, наконец, воздвигнуть в Москве общенациональный памятник погибшим, который был бы поставлен государством и от имени государства.
Такой памятник нам обещают вот уже 45 лет; пора бы и выполнить обещание.
Но этого мало: надо, чтобы памятники жертвам террора встали по всей стране. К сожалению, во многих городах дело увековечения памяти жертв до сих пор не двинулось дальше закладных камней, установленных 15-18 лет назад.
В стране должны появиться памятные знаки и мемориальные доски, которые отмечали бы места, связанные с инфраструктурой террора: сохранившиеся здания следственных и пересыльных тюрем, политизоляторов, управлений НКВД и Гулага и т.п.
Памятные знаки, указатели и информационные щиты следует установить также в местах дислокации больших лагерных комплексов, на предприятиях, созданных трудом узников, на дорогах, ведущих к сохранившимся руинам лагерных зон.
Необходимо убрать из названий улиц и площадей, да и из названий населенных пунктов, имена государственных деятелей — организаторов и активных участников террора.
Топонимика не может больше оставаться зоной увековечения памяти преступников.
Необходима государственная программа подготовки и издания во всех субъектах Российской Федерации Книг памяти жертв политических репрессий. Сейчас такие Книги памяти выпущены только в части регионов России.
По приблизительным подсчетам, совокупный список имен, перечисленных в этих книгах, охватывает на сегодняшний день не более 20% от общего числа людей, подвергшихся политическим репрессиям.
Срочно необходимо разработать и осуществить общероссийскую или даже межгосударственную программу поиска и мемориализации мест захоронений жертв террора.
Это проблема не столько образовательная и просветительская, сколько нравственная.
На территории бывшего СССР — многие сотни расстрельных рвов и братских могил, где тайно закапывали казненных, тысячи лагерных и спецпоселенческих кладбищ, разрушенных, полуразрушенных и таких, от которых остались лишь следы; от тысяч кладбищ уже и следов не осталось.
Все это способствовало бы восстановлению памяти об одной из крупнейших гуманитарных катастроф ХХ века и помогло бы выработать устойчивый иммунитет к тоталитарным стереотипам.
Сказанное выше относится, в первую очередь, к России, — правопреемнику СССР, самой большой из бывших советских республик, стране, в столице которой располагался центр разработки и запуска террористических кампаний, управления механизмами террора, на территории которой находилась основная часть империи ГУЛАГа.
Однако, очень многое из того, что должно быть сделано, должно делаться на всем пространстве бывшего СССР, лучше всего — совместными усилиями наших стран.
История террора понимается и трактуется в сегодняшних пост-советских государствах по-разному. Это естественно.
Но принципиально важно, чтобы из этой разности возник диалог. Диалог национальных памятей — важная и необходимая часть осмысления исторической правды; плохо лишь, когда он превращается в перебранку, в попытки снять историческую (и, стало быть, гражданскую) ответственность с себя и переложить ее на «другого».
К сожалению, очень часто именно история советского террора становится инструментом сиюминутных межгосударственных политических разборок, а честная совместная работа с общим прошлым подменяется выставлением перечней взаимных обид, счетов и претензий.
Поэтому развернутая комплексная программа, посвященная трагическому опыту прошлого, должна быть, скорее всего, международной и межгосударственной.
Это касается и исторических исследований, и выпуска Книг памяти, и мемориализации мест захоронений, и многого другого — может быть, даже и подготовки школьных учебников.
Память о терроре — это общая память наших народов.
Эта память не разъединяет, а объединяет нас — еще и потому, что это ведь не только память о преступлениях, но и память о совместном противостоянии машине убийств, память об интернациональной солидарности и человеческой взаимопомощи.
Конечно, память о прошлом формируется не Указами и постановлениями правительств.
Судьбы исторической памяти могут определиться лишь в широкой общественной дискуссии. Чем дальше, тем более очевидной становится острая необходимость в такой дискуссии.
В осмыслении Большого Террора и, шире, всего опыта советской истории, нуждается не только Россия и не только страны, входившие в СССР или в состав «социалистического лагеря».
В таком обсуждении нуждается все страны и народы, все человечество, ибо события Большого Террора наложили отпечаток не только на советскую, но и на всемирную историю.
Гулаг, Колыма, Тридцать Седьмой — такие же символы ХХ века, как Освенцим и Хиросима.
Они выходят за пределы исторической судьбы СССР или России и становятся свидетельством хрупкости и неустойчивости человеческой цивилизации, относительности завоеваний прогресса, предупреждением о возможности будущих катастрофических рецидивов варварства.
Поэтому дискуссия о Большом Терроре должна также выйти за рамки национальной проблематики; подобно некоторым из названных выше гуманитарных катастроф, она должна стать предметом общечеловеческой рефлексии.
Но инициатором и средоточием этой дискуссии обязана стать, разумеется, общественная мысль в странах, которые входили в состав СССР, в первую очередь — в России.
К сожалению, именно в России готовность общества узнать и принять правду о своей истории, казавшаяся в конце 1980-х достаточно высокой, сменилась в 1990-е безразличием, апатией и нежеланием «копаться в прошлом».
Есть и силы, прямо заинтересованные в том, чтобы никаких дискуссий на эти темы больше не было.
И в общественном сознании, и в государственной политике усиливаются тенденции, отнюдь не способствующие свободному и прямому разговору о нашей недавней истории.
Эти тенденции нашли свое выражение в официальной, хотя и не всегда четко формулируемой концепции отечественной истории исключительно как «нашего славного прошлого».
Нам говорят, что актуализация памяти о преступлениях, совершенных государством в прошлом, препятствует национальной консолидации (или, выражаясь языком тоталитарной эпохи, «подрывает морально-политическое единство советского народа»).
Нам говорят, что эта память наносит ущерб процессу национального возрождения.
Нам говорят, что мы должны помнить, в первую очередь, о героических достижениях и подвигах народа во имя великой и вечной Державы.
Нам говорят, что народ не хочет иной памяти, отвергает ее.
И в самом деле, значительной части наших сограждан легче принять удобные успокоительные мифы, чем трезво взглянуть на свою трагическую историю и осмыслить ее во имя будущего.
Мы понимаем, почему это так: честное осмысление прошлого возлагает на плечи ныне живущих поколений огромную и непривычную тяжесть исторической и гражданской ответственности.
Но мы уверены: без принятия на себя этого, в самом деле – тяжелейшего, груза ответственности за прошлое у нас не будет никакой национальной консолидации и никакого возрождения.
В канун одной из самых страшных годовщин нашей общей истории «Мемориал» призывает всех, кому дорого будущее наших стран и народов, пристально вглядеться в прошлое и постараться понять его уроки.
Международное общество Мемориал.
1 изображение, электронная копия
5. Большой террор. Работа Роберта Конквеста.
Роберт Конквест (англ. Robert Conquest) — британский историк. В 1968 году Конквест опубликовал самую известную из своих работ — «Большой террор: Сталинские чистки 30-х». Это первое всеобъемлющее исследование Большого террора в Советском Союзе
См. полный текст в прилагаемых TXT-файлах.
См. полный текст в прилагаемых TXT-файлах.
1 изображение, электронная копия
5. Ерохин Александр Васильевич. Рязань. ЧК-ОГПУ-НКВД. 1901-1964. Руководитель и многолетний непосредственный исполнитель расстрелов в Рязани. К вопросу об ответственности за террор.
Ерохин Александр Васильевич. 19.05.1901 – 20.09.1964 гг. Рязань. Комендант Рязанского ПП ОГПУ; комендант УНКВД по Рязанской области, младший лейтенант ГБ (на ноябрь 1941 года, ЦА ФСБ. Ф.7. Т.40. С. 43-47); лейтенант комендантского подразделения Рязанского УНКВД; майор госбезопасности (на 1964 год). Многолетний руководитель и непосредственный исполнитель расстрелов в Рязани (см., например, Акт о расстреле от 24.11.1941 г., АП РФ. Ф.3. Оп.24 Д.378. Л.191).
"...1925. ГПУ в Рязани помещалось там же, где было раньше ЧК, а теперь — КГБ: в бывшей гостинице Штейерта, напротив бывшего Дворянского собрания, теперешнего Дома офицеров. Подследственных они держали на усадьбе купцов Шульгиных, у которых при доме был большой сад и прекрасная баня, из которой сделали внутреннюю тюрьму. Неподалеку от бани стоял небольшой флигелек, там жил их расстрельщик Ерохин, который получал за каждого расстрелянного 25 рублей, мне об этом рассказали мои надзиратели. Мое пребывание в этой рязанской тюрьме было довольно любопытно. Заключенных в те дни было мало, караулили нас двое надзирателей, довольно симпатичных. Они приносили мне книги, а ночами, когда им было скучно, рассказывали о различных случаях из жизни рязанского ОППУ... Эти же надзиратели уговаривали меня при встречах здороваться с расстрелыщиком Ерохиным, от которого я отворачивалась, когда меня выводили во двор на прогулку, уверяя, что тогда меня выпустят гулять в сад. А сад был действительно прекрасен и обширен! К саду Шульгиных примыкал сад соседнего домовладения — теперь он стал частью нового рязанского пединститута. Чекисты сломали ограду и соединили оба этих сада, там же они и расстреливали..." Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 75-77.
"... Мне рассказывали, что при строительстве обкомовского дома, в котором потом наш первый секретарь Ларионов покончил самоубийством, при рытье котлована под фундамент находили множество человеческих скелетов, так что все нынешние обкомовские работники в прямом смысле слова живут на человеческих костях...
Ерохин был не только расстрелыщиком, но и комендантом всего этого хозяйства, от него многое зависело. А его жена, Маруся, хорошая женщина, была дружна с нашей Анютой Муратовой: еще до того, как Ерохин стал работать в ОГПУ, они жили в одном доме. Потом Муратовы уехали, но знакомство через жен сохранилось, вот почему Анюта и ходила к ней хлопотать обо мне. Она рассказывала, что Маруся давно хотела уйти от Ерохина, постоянно с ним ссорилась, но у нее был маленький ребенок, которого Ерохин ей не отдавал. И ей оставалось только посильно помогать людям, попадавшим в зависимость от мужа. Так однажды, узнав от мужа, у кого следующей ночью намечен обыск, она пошла и прямо предупредила этих людей. Должно быть, за домом вели наблюдение, и когда ничего не нашли, Ерохину сказали, что их предупредила Маруся. Вернувшись домой, он пытался ее застрелить, но чекистам не выдал..."
Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 78.
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
-------------------------
Ерохин Александр Васильевич. Рязанский Мартиролог.[Электрон. ресурс]. URL: http://stopgulag.org/object/64531221 (дата обращения 2019 г.).
.
"...1925. ГПУ в Рязани помещалось там же, где было раньше ЧК, а теперь — КГБ: в бывшей гостинице Штейерта, напротив бывшего Дворянского собрания, теперешнего Дома офицеров. Подследственных они держали на усадьбе купцов Шульгиных, у которых при доме был большой сад и прекрасная баня, из которой сделали внутреннюю тюрьму. Неподалеку от бани стоял небольшой флигелек, там жил их расстрельщик Ерохин, который получал за каждого расстрелянного 25 рублей, мне об этом рассказали мои надзиратели. Мое пребывание в этой рязанской тюрьме было довольно любопытно. Заключенных в те дни было мало, караулили нас двое надзирателей, довольно симпатичных. Они приносили мне книги, а ночами, когда им было скучно, рассказывали о различных случаях из жизни рязанского ОППУ... Эти же надзиратели уговаривали меня при встречах здороваться с расстрелыщиком Ерохиным, от которого я отворачивалась, когда меня выводили во двор на прогулку, уверяя, что тогда меня выпустят гулять в сад. А сад был действительно прекрасен и обширен! К саду Шульгиных примыкал сад соседнего домовладения — теперь он стал частью нового рязанского пединститута. Чекисты сломали ограду и соединили оба этих сада, там же они и расстреливали..." Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 75-77.
"... Мне рассказывали, что при строительстве обкомовского дома, в котором потом наш первый секретарь Ларионов покончил самоубийством, при рытье котлована под фундамент находили множество человеческих скелетов, так что все нынешние обкомовские работники в прямом смысле слова живут на человеческих костях...
Ерохин был не только расстрелыщиком, но и комендантом всего этого хозяйства, от него многое зависело. А его жена, Маруся, хорошая женщина, была дружна с нашей Анютой Муратовой: еще до того, как Ерохин стал работать в ОГПУ, они жили в одном доме. Потом Муратовы уехали, но знакомство через жен сохранилось, вот почему Анюта и ходила к ней хлопотать обо мне. Она рассказывала, что Маруся давно хотела уйти от Ерохина, постоянно с ним ссорилась, но у нее был маленький ребенок, которого Ерохин ей не отдавал. И ей оставалось только посильно помогать людям, попадавшим в зависимость от мужа. Так однажды, узнав от мужа, у кого следующей ночью намечен обыск, она пошла и прямо предупредила этих людей. Должно быть, за домом вели наблюдение, и когда ничего не нашли, Ерохину сказали, что их предупредила Маруся. Вернувшись домой, он пытался ее застрелить, но чекистам не выдал..."
Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 78.
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
-------------------------
Ерохин Александр Васильевич. Рязанский Мартиролог.[Электрон. ресурс]. URL: http://stopgulag.org/object/64531221 (дата обращения 2019 г.).
.
2 изображения, электронная копия
5. Ерохин Александр Васильевич. Рязань, ОГПУ-НКВД). 1901-1964. Руководитель и многолетний непосредственный исполнитель расстрелов в Рязани. К вопросу об ответственности за террор.
Ерохин Александр Васильевич. 19.05.1901 – 20.09.1964 гг. Рязань. Комендант Рязанского ПП ОГПУ; комендант УНКВД по Рязанской области, младший лейтенант ГБ (на ноябрь 1941 года, ЦА ФСБ. Ф.7. Т.40. С. 43-47); лейтенант комендантского подразделения Рязанского УНКВД; майор госбезопасности (на 1964 год). Многолетний руководитель и непосредственный исполнитель расстрелов в Рязани (см., например, Акт о расстреле от 24.11.1941 г., АП РФ. Ф.3. Оп.24 Д.378. Л.191).
***
"...1925. ГПУ в Рязани помещалось там же, где было раньше ЧК, а теперь — КГБ: в бывшей гостинице Штейерта, напротив бывшего Дворянского собрания, теперешнего Дома офицеров. Подследственных они держали на усадьбе купцов Шульгиных, у которых при доме был большой сад и прекрасная баня, из которой сделали внутреннюю тюрьму. Неподалеку от бани стоял небольшой флигелек, там жил их расстрельщик Ерохин, который получал за каждого расстрелянного 25 рублей, мне об этом рассказали мои надзиратели. Мое пребывание в этой рязанской тюрьме было довольно любопытно. Заключенных в те дни было мало, караулили нас двое надзирателей, довольно симпатичных. Они приносили мне книги, а ночами, когда им было скучно, рассказывали о различных случаях из жизни рязанского ОППУ... Эти же надзиратели уговаривали меня при встречах здороваться с расстрельщиком Ерохиным, от которого я отворачивалась, когда меня выводили во двор на прогулку, уверяя, что тогда меня выпустят гулять в сад. А сад был действительно прекрасен и обширен! К саду Шульгиных примыкал сад соседнего домовладения — теперь он стал частью нового рязанского пединститута. Чекисты сломали ограду и соединили оба этих сада, там же они и расстреливали..." Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 75-77.
***
"... Мне рассказывали, что при строительстве обкомовского дома, в котором потом наш первый секретарь Ларионов покончил самоубийством, при рытье котлована под фундамент находили множество человеческих скелетов, так что все нынешние обкомовские работники в прямом смысле слова живут на человеческих костях...
Ерохин был не только расстрельщиком, но и комендантом всего этого хозяйства, от него многое зависело. А его жена, Маруся, хорошая женщина, была дружна с нашей Анютой Муратовой: еще до того, как Ерохин стал работать в ОГПУ, они жили в одном доме. Потом Муратовы уехали, но знакомство через жен сохранилось, вот почему Анюта и ходила к ней хлопотать обо мне. Она рассказывала, что Маруся давно хотела уйти от Ерохина, постоянно с ним ссорилась, но у нее был маленький ребенок, которого Ерохин ей не отдавал. И ей оставалось только посильно помогать людям, попадавшим в зависимость от мужа. Так однажды, узнав от мужа, у кого следующей ночью намечен обыск, она пошла и прямо предупредила этих людей. Должно быть, за домом вели наблюдение, и когда ничего не нашли, Ерохину сказали, что их предупредила Маруся. Вернувшись домой, он пытался ее застрелить, но чекистам не выдал..."
Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 78.
***
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
.
***
"...1925. ГПУ в Рязани помещалось там же, где было раньше ЧК, а теперь — КГБ: в бывшей гостинице Штейерта, напротив бывшего Дворянского собрания, теперешнего Дома офицеров. Подследственных они держали на усадьбе купцов Шульгиных, у которых при доме был большой сад и прекрасная баня, из которой сделали внутреннюю тюрьму. Неподалеку от бани стоял небольшой флигелек, там жил их расстрельщик Ерохин, который получал за каждого расстрелянного 25 рублей, мне об этом рассказали мои надзиратели. Мое пребывание в этой рязанской тюрьме было довольно любопытно. Заключенных в те дни было мало, караулили нас двое надзирателей, довольно симпатичных. Они приносили мне книги, а ночами, когда им было скучно, рассказывали о различных случаях из жизни рязанского ОППУ... Эти же надзиратели уговаривали меня при встречах здороваться с расстрельщиком Ерохиным, от которого я отворачивалась, когда меня выводили во двор на прогулку, уверяя, что тогда меня выпустят гулять в сад. А сад был действительно прекрасен и обширен! К саду Шульгиных примыкал сад соседнего домовладения — теперь он стал частью нового рязанского пединститута. Чекисты сломали ограду и соединили оба этих сада, там же они и расстреливали..." Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 75-77.
***
"... Мне рассказывали, что при строительстве обкомовского дома, в котором потом наш первый секретарь Ларионов покончил самоубийством, при рытье котлована под фундамент находили множество человеческих скелетов, так что все нынешние обкомовские работники в прямом смысле слова живут на человеческих костях...
Ерохин был не только расстрельщиком, но и комендантом всего этого хозяйства, от него многое зависело. А его жена, Маруся, хорошая женщина, была дружна с нашей Анютой Муратовой: еще до того, как Ерохин стал работать в ОГПУ, они жили в одном доме. Потом Муратовы уехали, но знакомство через жен сохранилось, вот почему Анюта и ходила к ней хлопотать обо мне. Она рассказывала, что Маруся давно хотела уйти от Ерохина, постоянно с ним ссорилась, но у нее был маленький ребенок, которого Ерохин ей не отдавал. И ей оставалось только посильно помогать людям, попадавшим в зависимость от мужа. Так однажды, узнав от мужа, у кого следующей ночью намечен обыск, она пошла и прямо предупредила этих людей. Должно быть, за домом вели наблюдение, и когда ничего не нашли, Ерохину сказали, что их предупредила Маруся. Вернувшись домой, он пытался ее застрелить, но чекистам не выдал..."
Из книги Гарасева А. М. "Я жила в самой бесчеловечной стране…", М. : Интерграф Сервис, 1997. Стр. 78.
***
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
.
электронная копия
17. Знак "Заслуженный работник НКВД"
Знак "Заслуженный работник НКВД". В 1940 г. на смену несколько устаревшему званию «Почетного работника ВЧК-ГПУ» пришло звание «Заслуженного работника НКВД», в полной мере отвечавшее новым условиям и организационным переменам, случившимся в 1934 г., когда вместо ОГПУ был образован НКВД.
Приказ НКВД №1007 от 6 ноября 1940 г. объявил утвержденное Совнаркомом СССР Положение о знаке «Заслуженный работник НКВД»:
1. Знак «Заслуженный работник НКВД» устанавливается для награждения личного состава органов и войск НКВД СССР за заслуги в деле руководства или непосредственного выполнения работы по охране государственной безопасности Союза ССР.
2. Награждение знаком «Заслуженный работник НКВД» производится Народным Комиссаром Внутренних Дел СССР. Одновременно со знаком выдается грамота.
3. Награжденные знаком «Заслуженный работник НКВД» служат примером образцового выполнения своих обязанностей. Они должны быть беззаветно преданными партии Ленина-Сталина, бдительными и беспощадными в борьбе с врагами советского государства.
4. Награжденные знаком «Заслуженный работник НКВД» имеют преимущественное право на получение жилплощади в домах НКВД.
5. Награжденные могут быть лишены знаки «Заслуженный работник НКВД» за порочащие звание чекиста проступки приказом Народного Комиссара Внутренних Дел СССР."
Описание новой награды в деталях несколько отличалось от предыдущих почетных знаков, хотя общий дизайн сохранялся: "Знак «Заслуженный работник НКВД» имеет эллипсовидную форму стального цвета с ребристой поверхностью. В центре эллипса на фоне красной эмали, изображающей лучи восходящего солнца, располагается меч, серп и молот, окаймленные лентой красной эмали с надписью в центре «НКВД». Серп и молот и рукоятка меча позолочены. Знак изготовляется из серебра.
Было предусмотрено, что Положение о знаке «Заслуженный работник НКВД» распространяется и на награжденных ранее юбилейными почетными знаками V и XV годовщин, а сами эти знаки остаются у работников и новым знаком не заменяются.
Еще в апреле-июне 1940 г. большая группа работников НКВД была награждена знаками «Почетного работника ВЧК-ГПУ». Однако сами знаки (старого образца) им еще не были выданы. Вышеумомянутым Приказом НКВД от 6 ноября 1940 г. было решено выдать им знак «Заслуженный работник НКВД».
Таким образом первыми кавалерами нового знака стали чекисты, награжденные еще 27 апреля 1940 г. (Приказом НКВД №289). Знак «Заслуженный работник НКВД» присваивался как приказами по НКВД, так и по НКГБ СССР после разделения Наркомата.
Нам известны приказы по Наркомату госбезопасности, изданные в 1941 и 1944 г., которыми производилось награждение чекистов знаком «Заслуженный работник НКВД».
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".).
Электронные копии были приобретены на антикварных рынках у NN в 2009-2011 годах. Копийный материал Архивной коллекции Рязанского общества "Мемориал".
Приказ НКВД №1007 от 6 ноября 1940 г. объявил утвержденное Совнаркомом СССР Положение о знаке «Заслуженный работник НКВД»:
1. Знак «Заслуженный работник НКВД» устанавливается для награждения личного состава органов и войск НКВД СССР за заслуги в деле руководства или непосредственного выполнения работы по охране государственной безопасности Союза ССР.
2. Награждение знаком «Заслуженный работник НКВД» производится Народным Комиссаром Внутренних Дел СССР. Одновременно со знаком выдается грамота.
3. Награжденные знаком «Заслуженный работник НКВД» служат примером образцового выполнения своих обязанностей. Они должны быть беззаветно преданными партии Ленина-Сталина, бдительными и беспощадными в борьбе с врагами советского государства.
4. Награжденные знаком «Заслуженный работник НКВД» имеют преимущественное право на получение жилплощади в домах НКВД.
5. Награжденные могут быть лишены знаки «Заслуженный работник НКВД» за порочащие звание чекиста проступки приказом Народного Комиссара Внутренних Дел СССР."
Описание новой награды в деталях несколько отличалось от предыдущих почетных знаков, хотя общий дизайн сохранялся: "Знак «Заслуженный работник НКВД» имеет эллипсовидную форму стального цвета с ребристой поверхностью. В центре эллипса на фоне красной эмали, изображающей лучи восходящего солнца, располагается меч, серп и молот, окаймленные лентой красной эмали с надписью в центре «НКВД». Серп и молот и рукоятка меча позолочены. Знак изготовляется из серебра.
Было предусмотрено, что Положение о знаке «Заслуженный работник НКВД» распространяется и на награжденных ранее юбилейными почетными знаками V и XV годовщин, а сами эти знаки остаются у работников и новым знаком не заменяются.
Еще в апреле-июне 1940 г. большая группа работников НКВД была награждена знаками «Почетного работника ВЧК-ГПУ». Однако сами знаки (старого образца) им еще не были выданы. Вышеумомянутым Приказом НКВД от 6 ноября 1940 г. было решено выдать им знак «Заслуженный работник НКВД».
Таким образом первыми кавалерами нового знака стали чекисты, награжденные еще 27 апреля 1940 г. (Приказом НКВД №289). Знак «Заслуженный работник НКВД» присваивался как приказами по НКВД, так и по НКГБ СССР после разделения Наркомата.
Нам известны приказы по Наркомату госбезопасности, изданные в 1941 и 1944 г., которыми производилось награждение чекистов знаком «Заслуженный работник НКВД».
(Историческая справка Н.Петров, К.Скоркин "Ведомственные награды в ВЧК-КГБ".).
Электронные копии были приобретены на антикварных рынках у NN в 2009-2011 годах. Копийный материал Архивной коллекции Рязанского общества "Мемориал".
4 изображения, электронная копия
26. Декань. НКВД-МВД. К вопросу ответственности за террор.
Рязанский чекист Декань фигурирует 24 ноября 1941 года в качестве начальника 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области в акте на расстрел 35 человек в Рязани.
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
24 июля 1946 года рязанский чекист Декань, уже подполковник, начальник 1-го спецотдела управления МВД, фигурирует в качестве лица, подписавшего список "Репатриантов, работающих на территории Рязанской области и подлежащих направлению на работу в промышленность Литовской, Латвийской и Эстонской ССР в соответствии с приказом МВД СССР N 00336-46 года."
АКТ
«1941 года ноября месяца 24 дня, город Рязань.
Мы, нижеподписавшиеся начальник 1-го спецотдела УНКВД по Рязанской области тов. Декань, пом. Рязанского облпрокурора тов. Крючков, пом. Рязанского облпрокурора тов. Нилкин, старший оперуполномоченный 1-го спецотдела сержант ГБ Лаврищев, комендант УНКВД по Рязанской области младший лейтенант ГБ Ерохин составили настоящий акт в том, что нами сего числа на основании Постановления Государственного Комитета Обороны СССР от 17 ноября 1941 года и по постановлению начальника УНКВД и Прокурора по Рязанской области приведены в исполнение приговора судебных органов в отношении 35 осужденных к ВМН – расстрелу <...>»
24 июля 1946 года рязанский чекист Декань, уже подполковник, начальник 1-го спецотдела управления МВД, фигурирует в качестве лица, подписавшего список "Репатриантов, работающих на территории Рязанской области и подлежащих направлению на работу в промышленность Литовской, Латвийской и Эстонской ССР в соответствии с приказом МВД СССР N 00336-46 года."
электронная копия
Документ
Ссылка скопирована в буфер обмена
Изображения (1)
Макаров Иван Иванович (Буйный Иван). Писатель. 1900-1937. Тюремное фото. Расстрелян. Жил в в Рязанской губернии, Ряжском уезде, селе Салтыки; в г. Рязани, в г. Москва.
